В статье отмечается, что при рассмотрении судами споров о воспитании детей органы опеки и попечительства могут выступать в качестве процессуального истца, а также государственного органа, компетентного давать заключение по существу спора. В случаях, предусмотренных законом, органы опеки и попечительства вправе исполнять функции юрисдикционного органа, а также участвовать в процессе в качестве ответчика.

В статье анализируется понятие и правовая природа переводного (трансферабельного) аккредитива в сравнительно-правовом аспекте. Автор сравнивает правовую конструкцию трансферабельного аккредитива по ГК РФ с правовым регулированием трансферабельного аккредитива в соответствии с Унифицированными правилами и обычаями для документарных аккредитивов (редакция 2007 г., публикация ICC № 600).

Под переводными, или трансферабельными, аккредитивами законодательство понимает такие аккредитивы, которые плательщик (приказодатель) и/или банк-эмитент дозволил перевести на вторых бенефициаров.

Перевод аккредитива оформляется двумя сделками.

Во-первых, первый бенефициар совершает одностороннее волеизъявление, адресованное переводящему банку, в котором первый бенефициар предлагает этому банку изменить субъектный состав возможных бенефициаров аккредитива. Волеизъявление первого бенефициара следует квалифицировать как одностороннюю сделку первого бенефициара о полном или частичном освобождении банка-эмитента (подтверждающего банка) от первоначально сделанной им оферты (открытие аккредитива), если перевод аккредитива на вторых бенефициаров будет совершен.

Во-вторых, переводящий банк совершает одностороннюю сделку по переводу аккредитива на вторых бенефициаров. Эту сделку переводящий банк совершает от имени, за счет и в интересах банка-эмитента (подтверждающего банка) на основании полномочия, содержащегося в условиях аккредитива. Односторонняя сделка переводящего банка по переводу аккредитива является офертой, совершенной им от имени банка-эмитента (подтверждающего банка), доведенной до сведения вторых (второго) бенефициаров (бенефициара), с предложением заключить договор о совершении платежа (акцепта и платежа переводного векселя) против соответствующих финансовых и/или коммерческих документов.

Одновременно перевод аккредитива приводит к изменению первоначальной оферты об открытии аккредитива на первого бенефициара в части субъектного состава возможных будущих акцептантов.

В статье рассматриваются различные подходы к понятию административной юрисдикции в современном российском правоведении, анализируются проблемы и противоречия в развитии теории административной юрисдикции в административно-правовой науке.

Методологическую основу статьи составили современные достижения теории познания. В процессе исследования применялись теоретические, общефилософские методы (диалектика, системный метод, анализ, синтез, дедукция), традиционные правовые методы (формально-логический).

Обращаясь к вопросу о понятии административной юрисдикции, автор затрагивает проблему ее субъектного состава и приходит к выводу о признании судов в качестве субъектов административной юрисдикции и о существовании административно-судебной юрисдикции в качестве одной из форм данного правового явления. В связи с этим автор обосновывает точку зрения о необходимости отказа от «узко-широкого» понимания административной юрисдикции, которое в работе рассматривается не иначе как следование устаревшим стереотипам советской эпохи.

Значительный интерес представляет также исследование предметной области административной юрисдикции, которая связана с ситуацией правового конфликта. В данном контексте автор затрагивает вопрос о правовой природе деятельности суда по применению мер административной ответственности, полагая, что, с одной стороны, это проявление деятельности, которая может рассматриваться как самостоятельная форма административной юрисдикции. С другой стороны, указанная деятельность является правосудием, в рамках которого реализуется судебная власть.

Исследовав административную юрисдикцию в качестве категории, позволяющей раскрыть содержание и юридическое существо этого вида государственной деятельности, в работе дается определение административной юрисдикции в контексте ее соотношения с судебной юрисдикцией и правосудием.

В статье рассматриваются проблемы разграничения контрольно-надзорных и регуляторных (нормотворческих) функций между федеральными министерствами и федеральными службами. Анализируя логику разграничения указанных функций в рамках административной реформы, проведенной в России в 2004 г., автор отмечает уменьшение влияния коррупциогенных факторов на процесс ведомственного нормотворчества как положительный эффект реформы, с одной стороны, а также снижение оперативности в подготовке нормативных правовых актов, негативное влияние разногласий и противоречий между федеральными министерствами и федеральными службами на процесс и результаты нормотворчества — с другой. В статье предлагается ограничивать нормотворческие полномочия контрольно-надзорных органов в части принятия ими нормативных правовых актов, регулирующих внешневластные отношения, то есть деятельность подконтрольных объектов, а также регламентирующих процедуру контроля (надзора). При этом, по мнению автора, нерационально ограничивать полномочия федеральных служб по принятию нормативных правовых актов, имеющих внутриорганизационный характер или направленных на регулирование кадровых вопросов и вопросов предоставления социальных гарантий работникам ведомств. Автором формулируется вывод о том, что совершенствование структуры федеральных органов исполнительной власти и разграничения функций между ними должно осуществляться на основе функциональных и процедурных реформ, предусматривающих принятие федеральных законов о нормативных правовых актах и о государственном контроле (надзоре). Целесообразно исключить нормотворчество из функций, являющихся основой для выделения типов федеральных органов исполнительной власти согласно Указу Президента РФ от 09.03.2004 № 314 «О системе и структуре федеральных органов исполнительной власти».

Актуальность статьи состоит в том, что в современном обществе обеспечение полноценной борьбы с преступностью предполагает в том числе решение различных проблем в реализации прав и законных интересов лиц, в отношении которых совершается преступление. Например, в уголовно-процессуальной деятельности «лицам, участвующим в производстве процессуальных действий при проверке сообщения о преступлении, разъясняются их права и обязанности, предусмотренные УПК РФ, и обеспечивается возможность осуществления этих прав в той части, в которой производимые процессуальные действия и принимаемые процессуальные решения затрагивают их интересы, в том числе права не свидетельствовать против самого себя, своего супруга (своей супруги) и других близких родственников, круг которых определен п. 4 ст. 5 УПК РФ, пользоваться услугами адвоката, а также приносить жалобы на действия (бездействие) и решения дознавателя, начальника подразделения дознания, начальника органа дознания, органа дознания, следователя, руководителя следственного органа в порядке, установленном гл. 16 УПК РФ». Но в правильной по содержанию норме отсутствует указание на определенных УПК РФ субъектов. Это приводит к тому, что правовые гарантии для лиц, не получивших статуса участника уголовного судопроизводства, остаются декларативными. Анализ уголовных дел позволил выявить множество неточностей, законодательных пробелов и противоречий, которые играют не последнюю роль в том, что физические или юридические лица, в отношении которых совершено преступление, в промежутке времени до 30 суток не имеют процессуальных прав для защиты своих интересов. В статье поставлена цель с учетом определенного массива знаний по деятельности лиц, которые были вовлечены в уголовный процесс, разработать механизм их защиты с момента регистрации сообщения о преступлении правоохранительными органами.

Окончание. Начало см.: Lex Russica. 2018. № 12 (145). С. 90—100

 Статья посвящена актуальным проблемам теории и практики познавательной деятельности следователя в сфере досудебного уголовного производства. Высказанные авторами идеи, разработанные положения и рекомендации, характеристики, касающиеся предмета, методов, средств и технологий познавательной миссии следователя, базируются на эмпирически установленных закономерностях двух групп (категорий). Первая — закономерности криминального и связанных с ним видов юридически значимого поведения (деятельности) и процесса его отражения. Вторая группа — закономерности организации и осуществления антикриминальной следственной деятельности в стадиях возбуждения уголовного дела и предварительного расследования. Внимание уделено вопросам соотношения понятий следственного познания и распознавания, сущности и механизмов указанных форм (направлений) профессиональной деятельности следователя, а также проблеме формирования, взаимодействия и распознавания мысленных образов деяний с признаками преступлений. Наряду с этим, в статье нашли отражение сформулированные авторами определения понятий следственного познания и следственного распознавания.

Современные экономика и социум реконфигурируются в связи с появлением и развитием цифровых платформ, что образно именуется как «уберизация всего». Это стало возможным за счет развития информационно-коммуникационных технологий и формирования киберпространства. Ключевой проблемой для юристов является конструирование правовой надстройки киберпространства, что приводит к появлению целого ряда концептов: киберправа, «платформенного права», интернет-права и пр. Однако пока наука пытается осмыслить соответствующие парадигмальные сдвиги, колоссальный массив трансграничных сделок совершается потребителями с компаниями платформенного типа; трансграничные споры разрешаются посредством онлайн-урегулирования споров (ODR-процедур) в международных коммерческих арбитражах или судах; формируется правоприменительная практика, которая отвечает на вызовы киберсреды. И именно инструментарий международного частного права оказывается наиболее востребованным при регулировании соответствующих отношений. Что окажется более жизнеспособным в современных условиях: международное частное право или киберправо?

В настоящее время проблема терроризма перестала быть для ЕС преимущественно внешней угрозой. В начале XXI в. существенно возросла частота, а также расширилась география террористических атак. В этой связи борьба с терроризмом стала занимать особое место в политике ЕС. Несмотря на ограниченные полномочия в правоохранительной сфере, на уровне ЕС предпринимается немало усилий по формированию механизма противодействия террористической деятельности. Антитеррористическая политика включает в себя разнообразные средства, среди которых выделяются специальные правовые меры, разработка которых осуществлялась исключительно или преимущественно для целей борьбы с терроризмом. Настоящая работа направлена на исследование специальных правовых средств по борьбе с терроризмом, которые формируют антитеррористическое законодательство ЕС. Антитеррористическое законодательство является центральным компонентом в системе мер по предотвращению терроризма в ЕС, оно не подменяет собой соответствующие положения национального права стран ЕС. Его задача заключается в выработке общих стандартов по борьбе с терроризмом, а также в том, чтобы обеспечить на территории ЕС единообразное применение международно-правовых средств антитеррористической деятельности. В настоящее время антитеррористическое законодательство ЕС состоит из двух ключевых компонентов: меры по гармонизации уголовных и уголовно-процессуальных норм, а также меры по борьбе с финансированием терроризма. Оба направления получили свое развитие в русле имплементации международных стандартов по борьбе с терроризмом, которые, в свою очередь, явились результатом реакции мирового сообщества на усиление терроризма в странах Запада. Главным импульсом для развития антитеррористического законодательства ЕС следует назвать события 11 сентября 2001 г. и усиление террористической активности в 2015—2016 гг. в странах ЕС.

В рамках анализа практик институционализации конституционно-правовых статусов территориальных автономий Боливии, Великобритании, Дании, Индии, Индонезии, Канады, КНР, Молдовы, Узбекистана, Финляндии по критериям оснований и способов их формирования указывается на наличие двух основных сценариев. Согласно первому территориальные автономии образуются на основе международных и национальных правовых актов. Второй сценарий предполагает формирование автономий на основе только национальных правовых актов.

В структуре первого сценария обособлены территориальные автономии, сформированные по итогам переговоров между сторонами конфликта (конфронтационная модель) и в директивном порядке (директивная модель). В структуре второго сценария выделены территориальные автономии, учрежденные по итогам переговоров на основе достижения компромисса мирным путем или вследствие конфронтации (консенсусная и конфронтационная модели), а также автономии, сформированные в одностороннем порядке (директивная модель).

Концептуальными требованиями успешной институционализации территориальной автономии обозначены следующие: наличие укоренившихся в обществе и государстве традиций демократии и верховенства права; установление реального режима внутреннего самоуправления; ограниченность материально-финансовых ресурсов и продуцируемая в связи с этим зависимость от государства; отсутствие споров о суверенитете; четкость формально-юридической конструкции конституционно-правового статуса; незначительная численность населения и территории автономии. При этом структура и содержание данных требований являются весьма подвижными, а потому могут комбинироваться в различном соотношении с неодинаковым удельным весом.

Характерными примерами наиболее стабильных территориальных автономий (с точки зрения территориальной целостности и единства государства), в которых указанные условия присутствуют в различных объемах, являются автономии Боливии, Аландские острова, Фарерские острова, Гонконг и Макао. К данной категории можно также отнести Каракалпакстан и Нунавут ввиду их тотальной зависимости от поддержки национальных правительств.

В свою очередь, потенциал для развития сепаратистских тенденций сохраняется в Великобритании (Шотландия, Северная Ирландия), Индии, Индонезии, КНР (Тибет), Молдове, на Филиппинах.

В статье приводится анализ одного эпизода из жизни двух российских ученых, а именно дискуссии П. Новгородцева со своим учеником В. Савальским. Вся пикантность эпизода заключена в том, что оба оппонирующих друг другу отечественных мыслителя являлись последователями неокантианского направления в философии, отстаивали концепцию естественного права. Кроме того, приводится развернутая характеристика жизни и творчества малоизвестного философа права Василия Александровича Савальского. Отмечается, что в начале своего научного поиска он стал основным исследователем и критиком учений неокантианцев в России. Во время работы в Варшавском университете В. А. Савальский исследовал проблемы истории и теории государства и права, конституционного права.

Авторы статьи делают попытку комплексного теоретического и исторического анализа факторов-угроз национальной безопасности России в информационном пространстве. В рамках постановки проблемы обосновывается актуальность исследования вопросов национальной безопасности в рамках общей теории государства и права, разрабатываются признаки, образующие понятие фактора-угрозы национальной безопасности. Акцентируется внимание на роли пассионарных личностей в процессах дестабилизации общества. Выдвигается гипотеза о двухуровневой структуре информационного пространства как объекта информационной безопасности, включающей глубинный (идеология) и поверхностный уровни, моделируются связи между процессами, происходящими на этих уровнях. Анализируя периоды экстремальных трансформаций российской государственности (революций1917 г. и перестройки), авторы обнаруживают связь между эффективностью регулирования политических процессов и наличием изменений в информационном пространстве. Формулируется предположение об устойчивой связи между правовым регулированием, научно-техническим прогрессом и состоянием защищенности национальных интересов. Возникновение или увеличение доступности для населения новых технических средств распространения информации неизбежно влечет отставание в регулировании соответствующих общественных отношений, что в сочетании с определенными политико-социальными факторами ставит под угрозу национальную безопасность. Дается прогноз развития ситуации в краткосрочной перспективе с учетом развития сети Интернет. В качестве вывода авторы предлагают сосредоточиться на разработке новой модели регулирования информационной безопасности, основанной на осознании утраты эффективности традиционных средств и методов правового регулирования, которыми государство располагало ранее. Утратив монополию на контроль над поверхностным уровнем информационного пространства, государство может и должно обеспечить стабильность на уровне идеологии.