В статье раскрывается доктринальный смысл и практическое значение презумпции творческого характера (оригинальности) объектов авторских прав. Эта презумпция прямо не указана в российском законе, но следует из системного толкования норм, посвященных фигуре автора, которым признается гражданин, своим творческим трудом создавший произведение. Презумпция оригинальности произведений содержится в законах многих стран, но ее трактовки диаметрально различаются. В настоящий период в условиях все более ускоряющегося и усложняющегося гражданского оборота, сопровождающегося информационной революцией, юридико-технические содержательные подходы к категории оригинальности (в качестве синонима творчества) как общей и единственной предпосылке охраны произведений копирайтом и континентальной авторско-правовой системой стали постепенно сближаться.

Вместе с тем отечественная судебная практика до сих пор безосновательно игнорирует доктрину существенного сходства произведений, основанную на презумпции оригинальности. В статье предлагается классификация споров, касающихся оригинальности произведений, основанием которой является количество объектов, вовлеченных в орбиту спора.

Автор выстраивает систему координат, критерием которой является степень изменения первоначального оригинального произведения: идентичное копирование — неидентичное копирование — переработка — свободное создание другого оригинального произведения. При этом автор подчеркивает, что копия, даже значительно отличающаяся от оригинала, не перестает быть таковой; в юридическом аспекте идентичное и неидентичное копирование является воспроизведением, требующим получения согласия автора или правообладателя оригинального произведения. Необходимым признаком переработки является цель автора изменений расширить возможности использования первоначального произведения; переработка также требует получения согласия автора или правообладателя в отношении оригинального произведения. Неидентичное копирование и переработку следует отличать от создания нового произведения, использующего неохраняемое содержание первоначального оригинального произведения.

В статье рассматривается социально-правовое и экономическое значение законодательных мер по поддержке семей с детьми, установивших возможность использования средств материнского (семейного) капитала для приобретения, строительства или реконструкции жилого помещения, и анализируются многочисленные вопросы, связанные с приобретением, оформлением, осуществлением и охраной права общей долевой собственности на жилые помещения, приобретенные таким образом, в том числе: порядок определения доли в праве собственности на такое приобретенное жилое помещение; факторы, от которых зависит размер доли каждого из членов семьи; субъектный состав соглашений, заключаемых по поводу такого распределения. Много внимания уделяется также вопросам о том, является ли обязательным при определении размера долей в праве собственности на жилое помещение учет мнения ребенка, достигшего возраста 10 лет, и о конкуренции прав и интересов родителей и детей в отношении жилого помещения, принадлежащего им на праве общей долевой собственности. На основе анализа соответствующих норм советского и российского гражданского и жилищного законодательства с целью недопущения нарушения прав родителей на такие объекты проживающими с ними совершеннолетними детьми выдвигается предложение о законодательном ограничении принадлежащих детям распорядительных правомочий.

Автор резюмирует, что наличие нерасторжимого кровного родства в виде происхождения детей от родителей и усилия родителей по заботе о здоровье ребенка, об удовлетворении его потребностей, обеспечении условий для его полноценного развития и образования обусловливают необходимость специального правового закрепления прав на жилые помещения, принадлежащие детям и родителям на праве общей долевой собственности, а внесение в ст. 246 ГК РФ ограничения распорядительных правомочий совершеннолетних детей станет еще одним шагом на пути гуманизации российского гражданского законодательства

В статье освещается проблема роста сегмента неустойчивой занятости в труде научных работников и работников профессорско-преподавательского состава, которые работают преимущественно в научных и образовательных учреждениях (научно-педагогических работников). К числу элементов неустойчивой занятости, характерной для рассматриваемой категории работников, автор относит срочный характер трудовых отношений и низкий уровень условно-постоянной части заработной платы в общей структуре заработной платы научно-педагогических работников, что можно отнести к правовым предпосылкам ухудшения (прекаризации) регулирования их труда. В дополнение к актам федерального законодательства о труде научно-педагогических работников проанализированы положения соответствующих актов социального партнерства за период с 2015 по 2023 г. Отмечена проблема увеличения видов работ, включаемых работодателем в занятость «второй половины дня» научно-педагогических работников без выплаты дополнительной заработной платы. Отсутствие правового регулирования распределения видов работ, выполняемых научно-педагогическим работником в рамках 36-часовой рабочей недели, также отмечается автором в числе правовых предпосылок, ухудшающих при соответствующем правоприменении условия занятости таких работников за счет существенно возрастающей доли времени, которую работники тратят на достижение показателей результативности и эффективности, устанавливаемых работодателем. В заключении статьи аргументируется внесение изменений в законодательство в части регулирования срочного трудового договора, установления доли гарантированной заработной платы в общей структуре заработной платы, регламентации видов работ, включаемых в рабочее время научнопедагогических работников на уровне подзаконного правового акта, что в совокупности будет способствовать повышению устойчивости условий занятости работников и улучшению их правового положения.

Цель исследования состоит в выявлении противоречий между компетентностью публичного должностного лица органа власти исходя из занимаемой им должности, с одной стороны, и необходимостью для данного должностного лица принимать управленческие решения за пределами его компетентности. На основе указанного противоречия авторами показаны негативные последствия осуществления управленческой деятельности публичным должностным лицом и предложены некоторые меры к их предупреждению и устранению.

В статье анализируются ситуации, когда руководители публичных органов власти должны были принимать выполненные контрагентами по гражданским договорам строительные и ремонтные работы, но в силу некомпетентности в данном вопросе подписывали акты приемки выполненных работ без указания недостатков, за что были привлечены к уголовной и материальной ответственности. Иллюстрируются причины указанных негативных явлений, анализируется возможность и законность делегирования руководителями публичных органов власти полномочий по приемке выполненных работ, устанавливается субъект правонарушения.

Методом анализа материалов судебной практики устанавливаются субъекты преступлений в сфере некачественного приема выполненных контрагентами работ, акцентируется внимание на том, что для квалификации такого рода деяний как преступных не обязательно установление наличия умысла. Ссылки же должностных лиц на их некомпетентность в данном вопросе, как правило, оставляются судами без внимания. Путем сравнения деятельности руководителей в коммерческой и публичной сфере авторы указывают на возможность уголовного преследования публичного должностного лица без заявления об ущербе со стороны какого бы ни было лица и до рассмотрения судебного спора по возмещению ущерба между органом власти и контрагентом.

В заключение авторы вносят предложения о необходимости привлекать к приемке выполненных работ сторонние организации на условиях аутсорсинга, что повысит качество деятельности публичных органов власти и позволит снизить уровень должностных преступлений.

Рассматривается проблема функционирования специальных знаний в уголовном судопроизводстве. Посредством синхронизации институтов уголовного процесса, регулирующих правоотношения сведущих лиц, и института уголовного права, регламентирующего ответственность данных участников при совершении преступления против правосудия, выявляется асимметрия прав и обязанностей специалиста. Предметом исследования являются противоречия между институтами процессуального и материального права, а именно несоответствие процессуального комплекса (прав, обязанностей, функций) специалиста мере несения им уголовной ответственности. С этой целью проводится сравнение прав и обязанностей сведущих лиц, исходя из критериев: а) объем процессуальных функций; б) специфичность процессуальных прав и обязанностей; в) актуальные формы специальных знаний, приемлемые в качестве доказательств. На основе выявленных противоречий исследуется ситуация состязательности специальных знаний, определяется юридическая значимость форм специальных знаний. Предлагается системное решение: 1) уточнить процессуальный статус специалиста: добавить определение «судебный специалист» в ст. 58, 61, 71, 74, 80, 164, 168, 251, 270, 271 УПК РФ; 2) уточнить гносеологические аспекты исследовательских функций специалиста согласно ч. 3.1 ст. 74, ст. 80, ч. 1.2 ст. 144 УПК РФ; 3) создать механизм ответственности специалиста за дачу заведомо ложного заключения (внести в ст. 58 УПК РФ часть 5 по аналогии с ч. 5 ст. 57 УПК РФ, дополнить текст ч. 1 ст. 144 УПК РФ, скорректировать содержание ст. 307 УК РФ) либо освободить специалиста от уголовной ответственности за высказанное им мнение (даже если оно заведомо ложное). Доказывается, что предложенные меры будут способствовать состязательности доказательств, повысят субъективную ответственность специалиста за данное им заключение, что соответствует институту доказательства.

Основными методами исследования являются: общенаучные методы, обзор и анализ законодательных источников, контекстуальный метод, семантический анализ и формально-логический анализ.

Исследование ориентировано на развитие теории уголовного проступка как самостоятельного вида уголовного правонарушения. Целью работы стало формулирование авторской дефиниции уголовного проступка, отвечающей социальному запросу на либерализацию отрасли уголовного законодательства. В ходе исследования использовался диалектический метод, позволивший обнаружить и проанализировать единую природу и одновременно самостоятельность преступления и уголовного проступка. Универсальный инструмент познания сочетался с такими частнонаучными методами, как системный и формально-логический. Развиваемые в работе тезисы основываются на анализе содержания уголовного законодательства, а также соответствующих позиций Пленума Верховного Суда РФ и представителей уголовно-правовой теории. В качестве иллюстраций юридически значимых ситуаций, получающих неоднозначную уголовно-правовую оценку на уровне правоприменения, приводятся примеры из судебной практики.

По итогам исследования сформулировано понятие уголовного проступка и раскрыт механизм его установления. Уголовный проступок обоснован в качестве деяния, хотя и содержащего признаки какого-либо состава преступления, формально относящегося к категории небольшой или средней тяжести, но признанного судом в силу малозначительности не представляющим общественной опасности. Механизм установления уголовного проступка предполагает констатацию в деянии характера общественной опасности (формальных признаков состава преступления) и дальнейшее исключение в содеянном степени общественной опасности и, как следствие, общественной опасности в целом. Представленные в работе идеи могут послужить мотивом и основой для переосмысления вопросов, связанных с обоснованием природы уголовного правонарушения и его отграничением от иных правовых деликтов.

В современной России возрастает интерес к религии не просто как к индивидуально-психологическому феномену, а как к социальному институту, который занимает видное место и активно участвует в жизни государства и общества. На фоне духовного возрождения страны появляются антиклерикальные течения, спекулирующие конституционным принципом светскости и усматривающие его нарушение практически в любых контактах государства с религиозными объединениями. Главный тезис статьи: светская модель государства не приемлет вмешательства религиозных объединений и власти в дела друг друга, но в то же время предполагает их взаимодействие, которое должно быть очерчено законодательными рамками.

Автор исследует семантику термина «клерикализация» и приходит к выводу, что он обозначает не просто сближение государства с наиболее влиятельными в обществе конфессиями, а процесс продвижения церковью своих интересов с помощью государственной власти. На основе анализа действующего законодательства, исторического опыта развития России, современного состояния государственно-конфессиональных отношений делается вывод, что говорить о клерикализации в нашей стране преждевременно. В пользу этого свидетельствует наличие жестких правовых запретов и ограничений для прямого участия религиозных объединений и их представителей в политике, а также формальное дистанцирование церкви и государства друг от друга в решении политических вопросов. Достаточно четко урегулировано государственно-церковное взаимодействие в сфере образования. Однако в остальных областях общественной жизни границы такого взаимодействия весьма условны, поэтому автор полагает, что для развития клерикальных тенденций складываются определенные предпосылки. Выделены юридические, исторические и идеологические предпосылки. Внесены предложения по совершенствованию правового регулирования некоторых проблемных аспектов государственно-конфессиональных отношений.

Уникальным источником для исследования русской традиционной правовой ментальности является русское обычное право, своего рода слепок с народного «инстинктивного правочувствия» (И. А. Ильин), продукт, хранилище и одновременно генератор правовых ментальных установок. Результаты исследований в области когнитивной лингвистики подтверждают связь мыслительных процессов и языка. Автор исходит из того, что национальный язык является надлежащей основой, а средства лингвистики — эффективным инструментом для изучения национальной правовой культуры, правовой ментальности, правосознания.

В статье описаны отдельные подходы к толкованию понятий «ментальность» и «менталитет», предложено определение понятия «русская правовая ментальность» и обозначена категория ее носителей. Процедуры рассмотрения и разрешения дел по нормам тайного, письменного, дореформенного (до 1864 г.) и пореформенного (после судебной реформы 1864 г.) процесса, закрепленного позитивным правом (законом), не только по форме, но и по самому подходу значительно отличались от традиций народного правосудия как «отрасли» русского обычного права.

Описаны основные установки русской традиционной правовой ментальности в значимых для восприятия права и закона — процессуальных — аспектах.

С целью реконструкции русской традиционной правовой ментальности обозначены ключевые ментальные установки, характерные для традиции русского обычного права, в противопоставлении с подходами, присущими западной правовой традиции. Сделано это в контексте следующих феноменов: идеал правосудия, процессуальный порядок, правовая квалификация, значение доказательств, цель и результат правосудия.

В 1964 г. в Кёльне состоялся суд над Вернером Шёнеманом, командиром одного из шести карательных подразделений айнзатцкоманды 8. Преступнику вменялись в вину массовые расстрелы евреев на территории Беларуси в конце июня — сентябре 1941 г. В статье показано, каким образом бывший нацист пытался избежать уголовной ответственности и какую правовую оценку со стороны немецкого правосудия получили его злодеяния. В. Шёнеман отрицал свою вину и стремился переложить ответственность за содеянное на войска вермахта. Подсудимый доказывал, что акции уничтожения евреев проводились по инициативе немецких вооруженных сил и носили характер репрессалий — были призваны принудить местное население к отказу от ведения партизанской войны. Опираясь на показания обвиняемого, правоохранители задержали трех офицеров 354-го пехотного полка, причастных к ликвидации еврейской общины местечка Крупки (18 сентября 1941 г.). В ходе следствия было установлено, что военнослужащие оказывали поддержку членам айнзатцкоманды 8 при проведении экзекуции, но не являлись инициаторами данного злодеяния. За пособничество тяжким убийствам 2 170 евреев в населенных пунктах Слоним, Борисов, Смолевичи, Крупки и других В. Шёнеман был приговорен к шести годам лишения свободы. При назначении столь мягкого наказания представители немецкой Фемиды опирались на доминирующий в 1960-е гг. подход к оценке преступной деятельности бывших нацистов. По мнению присяжных, подсудимый являлся лишь покорным исполнителем приказов, обезличенным, лишенным собственных мотивов «винтиком» в механизме нацистского государства. В. Шёнеман не раскаялся в содеянном. Для бывшего карателя еврейские жертвы по-прежнему являлись лишь сухими цифрами в отчетах, благодаря которым он стремился сделать карьеру. Кейс Шёнемана доказывает, что активное участие в Холокосте наряду с членами айнзатцкоманд принимали и военнослужащие вермахта. Беспрецедентный в истории человечества геноцид стал возможным лишь в результате широкого участия немецких граждан, представлявших различные социальные слои и профессиональные группы.

В историографии политических и правовых учений наряду с общенаучными методами исследований используются традиционные: хронологический, проблемный, портретный, страноведческий. Критический подход применяется во всех видах исследований политических идей. Между тем в историографии данному методу не уделяется того внимания, которого он заслуживает. Критика всегда предполагает оценку эмпирического и теоретического материала, который содержится в различных текстах (источниках). Продуктивность данного метода очевидна. Критический подход позволяет оценить научное содержание той или иной политической доктрины, а также практические перспективы ее реализации. Критика предполагает глубокое погружение исследователя в проблему и максимальную объективность в оценках полученных результатов. Как раз этого чаще всего недостает. Правовая сфера у́же политической и является ее составной частью. Политические доктрины, равно как и закон (одна из форм выражения права), всегда связаны с интересами социальных групп (в прежней терминологии — классов). В этой связи ожидать нейтральности в оценках не приходится. Так было во времена тотального администрирования в области социальных наук, так происходит и сегодня, когда декларированы методологический плюрализм и идеологическое многообразие. В советский период особенной критике подвергались «буржуазные» доктрины и их творцы. Как показало время, эта критика во многом была обоснованной. История как таковая с завидным постоянством подтверждает любопытную закономерность: «прогрессивные» мыслители со временем становятся «реакционными», равно как и наоборот. Причем не только в нашей стране. В статье констатируется двойственная направленность критики. С одной стороны, критический подход позволяет более объективно оценить политико-правовую доктрину, и в этом проявляется его познавательный (когнитивный) аспект. С другой стороны, критика дает шанс исследователю донести до читателя суть любой теории, доктрины, идеи и предоставить ему возможность самому их оценить. В условиях фактического цензурирования критика остается едва ли не единственным жанром характеристики политико-правовых доктрин.

Активное развитие технологии искусственного интеллекта (ИИ) ставит перед юристами вопросы о способах интеграции этого явления в правовую действительность, о пределах использования этой технологии в регулируемых правом социальных практиках и в конечном счете о выработке оптимальной модели правового регулирования ИИ. В статье уделено внимание проблеме формулирования юридического понятия ИИ, включая некоторые методологические и онтологические основания. Автор выносит на научное обсуждение отдельные, значимые для правового регулирования инвариативные характеристики ИИ, которые в случае их принятия юридическим научным сообществом могли бы использоваться как научно обоснованный базис для конструирования конкретных вариантов правового регулирования, соответствующих потребностям той или иной сферы социальной практики. Автор полагает, что научно обоснованное юридическое понятие ИИ во многом способно определить направление и рамки прикладных юридических исследований многоаспектной проблематики использования технологии ИИ в практиках социальных взаимодействий, в том числе при отправлении правосудия, отграничить связанные с этим собственно юридические вопросы и проблемы от вопросов этического, философского, технологического и иного характера.

По мнению автора, задача формирования юридического понятия ИИ не сводится к формулированию конкретных легальных определений и не может быть решена на этом уровне. Результатом юридизации понятия ИИ должен стать набор неизменных (инвариативных) правовых характеристик, в то время как конкретные варианты определений этого термина в нормативных актах могут различаться в зависимости от потребностей практики правового регулирования. В работе по формированию юридически значимого понятия ИИ предлагается отказаться от дескриптивного эссенциалистского подхода, направленного на выявление сущности ИИ, в пользу аскриптивного конструктивистского подхода, предполагающего приписывание содержанию понятия ИИ тех правовых свойств, которые, с одной стороны, значимы для целей правового регулирования, а с другой — ограничивают пределы правового регулирования.

Экономики развитых стран в глобальном мире существуют в условиях постоянно усиливающейся конкуренции. В последние десятилетия преимущество получили государства, экономика которых базируется на современных технологиях, внедрении инноваций и создании благоприятной среды для их появления. Венчурное инвестирование является важной составляющей инновационной экономики, без которой сложно представить бурное развитие новых технологий. В этих условиях задачей правовых систем развитых стран стало создание правовой основы для венчурного инвестирования — удобной, прозрачной и понятной для национальных и международных инвесторов. В России важным этапом создания правовой инфраструктуры для инвестирования стало принятие в 2011 г. Федерального закона «Об инвестиционном товариществе», призванного предоставить инвестиционному сообществу договорные организационно-правовые формы осуществления коллективной инвестиционной деятельности, учитывающие особенности реализации венчурных (особо рисковых) бизнеспроектов. Российское инвестиционное товарищество является прямым аналогом американского limited partnership (ограниченное партнерство).

В статье рассмотрены основные преимущества инвестиционного товарищества перед другими формами ведения коллективной инвестиционной деятельности, а также проведен анализ некоторых аспектов регулирования деятельности инвестиционных товариществ в России и ограниченных партнерств в США.

Автор приходит к выводу, что инвестиционное товарищество является оптимальной формой коллективной инвестиционной деятельности, предусмотренной российским законодательством. Не вызывает сомнений, что общая близость конструкции инвестиционного товарищества и ограниченного партнерства, распространенного в США (и других странах общего права), делает инвестиционное товарищество оптимальной формой для привлечения иностранных инвестиций на российский рынок.