Статья посвящена одной из важнейших проблем правовой теории - проблеме «справедливого права». Все великие революции ставили своей целью достижение социальной справедливости, которая ассоциировалась прежде всего с равенством всех перед законом. В значительной мере это объясняет удивительные совпадениях тех алгоритмов, по которым развивались эти революции, проходя одни и те же этапы становления. В процессе революции идея равенства нередко подменяла собой идею свободы. Столкновение старого уходящего правового порядка с новыми революционными нормами создавало специфическую ситуацию, чрезвычайное положение или аномию, в которой приостанавливалось действие всякого закона, однако сама государственность, несмотря на изменение ее формы, продолжала существовать. Необходимость создания нового права требовала оформления нового правового порядка, итогом правового строительства становилось принятия конституирующих, нормативных актов, которые закрепляли установившийся порядок. Основное внимание автор статьи уделяет историческому опыту Английской и Французской революций, соотнося его с опытом других революций.

Настоящая статья посвящена вопросам сопоставления понятий «потребитель» и «слабая сторона» в обязательственных правоотношениях, а также определению идей и критериев использования соответствующего понятийного аппарата. При написании настоящей статьи были использованы такие частнонаучные методы познания, как формально-юридический, сравнительно-правовой, технико-юридический, что позволило сформулировать следующие выводы относительно предмета исследования: потребитель - это лицо, приобретающее объект гражданского оборота для его использования в качестве конечного пользователя (end user); наличие у лица статуса «потребителя» не делает его непрофессионалом в соответствующей сфере и изначально не наделяет его специальными правами, а контрагента - корреспондирующими обязанностями в целях восстановления нарушенных императивных начал гражданского законодательства - принципа равенства; «слабая сторона» обязательственных отношений - это лицо, которое в силу специфики фактически складывающихся правоотношений не может в полной мере оценить и осмыслено принять возможные негативные последствия, возникающие в результате принятия и исполнения соответствующих обязанностей; наличие или отсутствие статуса предпринимателя (коммерсанта) не играет предопределяющего значения для квалификации лица в качества «слабой стороны» обязательственных правоотношений; в качестве признаков отношений, в которых одного из его участников допустимо квалифицировать в качестве «слабого» субъекта, можно выделить то, что контрагентом лица является предприниматель (коммерсант), для которого осуществляемая деятельность является профессиональной и одним из основных способов приумножения прибыли; усматривается явная невозможность влияния на существо договорных условий, т.е. наблюдается неравенство в переговорных возможностях, в том числе по причинам того, что лицо не обладает соответствующими знаниями и не может прогнозировать соответствующие риски; одним из ключевых факторов, влияющих на возможность использования свойственных «слабой стороне» обязательственных правоотношений арсенала прав и способов защиты, является проактивное поведение профессионального субъекта, которое заключается в информировании, а также получении заверений от лица об осознании всей рискованности заключаемой сделки.

Данная статья посвящена правовому регулированию денежных отношений в Российской Федерации. В работе анализируются понятия, используемые в праве денежного обращения, научные подходы к определению его элементов, система денежных отношений Российской Федерации. Предлагается авторский подход к содержанию денежного права, выделяется дополнительный элемент денежных отношений, посвященный альтернативному денежному обращению. В настоящее время денежные отношения регулируются самыми разными отраслями права, такими как гражданское право (так как деньги являются обязательным элементом купли-продажи), уголовное право (деньги это собственность, которую это право призвано защищать) и т.д. Более того, в статье ставится вопрос о необходимости научного обоснования отношений, возникающих при обращении денег, и вычленения из этих отношений тех, которые относятся непосредственно к предмету финансового права. Предпринята попытка соотнесения понятий «денежное право» и «право денежного обращения». В этой связи определяется, что право денежного обращения регулирует процесс обращения национальной и иностранной валюты на территории Российской Федерации, а денежное право выступает комплексным правовым образованием, включающим в себя правовые механизмы обращения валют и правовую природу не только денег, но и денежных суррогатов и альтернативных валют, обращение которых нормами российского финансового права не регулируется. В статье делается вывод о том, что в настоящее время в Российской Федерации до конца не сформировался единый государственный подход к системе денежных отношений, а также ставится вопрос: стоит ли делать ставку на национальную валюту или продолжать активно пользоваться мировыми резервными валютами для развития экономики. Также делается заключение, что требуется более детальная и качественная разработка денежного права в рамках науки финансового права, его содержания и состава элементов. Данная статья - это попытка сформулировать новый подход к денежному праву как разделу финансово-правовой науки, задать векторы его дальнейшего развития и определить новые направления совершенствования науки финансового права на современном этапе.

В статье анализируется уголовное законодательство государств, относящихся к англосаксонской, романо-германской и мусульманской правовым семьям, в части установления ответственности за преступления, связанные с сексуальной эксплуатацией и сексуальными злоупотреблениями несовершеннолетних. Настоящий анализ направлен на совершенствование отечественного уголовного законодательства относительно противодействия анализируемым преступлениям с учетом позитивного опыта решения этих проблем в законодательстве зарубежных стран. Методологической основой явился диалектический метод как универсальный инструмент познания в сочетании с такими общенаучными и частнонаучными методами, как формально-логический, юридико-технический, сравнительно-правовой, системный, а также метод толкования. Сформулированы выводы о том, что многие зарубежные страны характеризуются широкой конкретизацией составов преступлений, связанных с сексуальной эксплуатацией и сексуальными злоупотреблениями несовершеннолетних, а также детально подходят к дифференциации уголовной ответственности за данные преступления. В результате сформулированы предложения, касающиеся криминализации в российском уголовном законе деяния, выражающегося в домогательстве в отношении несовершеннолетнего с сексуальными целями, а также представлена авторская редакция дефиниции «сексуальная цель», которую предлагается закрепить в примечании к ст. 135.1. Кроме того, предложено дополнить квалифицирующим видом деяния, предусмотренные ст. 131, 132, 134, 135, 240, 242.1, 242.2 УК РФ, в части их совершения близкими лицами и иными лицами, проживающими в одной семье с несовершеннолетним и занимающиеся его воспитанием, а также лицами, обязанными осуществлять надзор за ним. Приведенное исследование позволило заключить, что внесенные изменения и дополнения в гл. 18 и 25 УК РФ обеспечат защиту прав и интересов детей от сексуальной эксплуатации и сексуальных злоупотреблений, поскольку преждевременное начало сексуальной жизни наносит вред их нравственному, физическому и психическому развитию.

Статья посвящена вопросам, связанным с полной и неполной апелляцией в теории процессуального права, каждая из которых имеет определенные характерные черты, позволяющие отграничивать одну от другой. Сравнительный анализ норм гражданского процессуального и арбитражного процессуального права свидетельствует о наличии и сочетании отличительных признаков двух видов апелляции, что позволяет говорить о смешанной модели апелляции в отечественном цивилистическом процессе. Отмечается, что для судебного административного процесса также в большей мере характерна смешанная апелляция, вобравшая в себя признаки двух ее видов, но качественно отличающаяся от предыдущей в лучшую сторону в силу предпринятого законодателем положительного шага по наделению суда апелляционной инстанции полномочием отменять судебное решение и направлять административное дело на новое рассмотрение в суд первой инстанции в трех исчерпывающих случаях. Автор разделяет точку зрения относительно необходимости нормативного расширения числа оснований направления дела на новое рассмотрение судом апелляционной инстанции. Анализ двух видов апелляций позволяет автору прийти к выводу о приемлемости модели неполной апелляции для отечественного процессуального права в большей мере и, как следствие, о необходимости теоретической проработки и совершенствования законодательства в отношении российской смешанной модели апелляции в цивилистическом процессе. Необходимость внесения законодательных корректив продиктована тем, что нормативное установление повторности рассмотрения дела судом второй инстанции приводит к потере смысла апелляции как проверочной инстанции, а легальное закрепление правомочия направления дела на новое рассмотрение просто очевидно. В свете предстоящего реформирования процессуального законодательства представляется, что отмеченные пробелы и недостатки могут быть восполнены и скорректированы в новом едином кодифицированном акте путем наделения суда апелляционной инстанции полномочием отмены судебного акта и направления дела на новое рассмотрение в суд первой инстанции в исчерпывающем перечне случаев, в том числе и при установлении факта нарушения подсудности, с учетом того, что на суд второй инстанции не должны возлагаться не свойственные ему функции по первичному рассмотрению дела.

Законодательству об административных правонарушениях уделяется пристальное внимание, поскольку привлечение к юридической ответственности всегда связано с ограничением прав и свобод лиц, привлекаемых к ответственности. Законодательство об административных правонарушениях в Российской Федерации представлено на уровне федерального законодательства и законодательства субъектов РФ. Субъекты РФ вправе устанавливать административную ответственность за нарушение нормативных правовых актов субъектов Федерации и муниципальных правовых актов. Как в федеральном, так и в региональном законодательстве в полной мере должны соблюдаться основные принципы права. Одним из них выступает принцип правовой определенности. Это неоднократно подчеркивал и Европейский Суд по правам человека, и Конституционный Суд РФ. В статье проведен анализ правовых позиций Верховного Суда РФ, касающихся соблюдения принципа правовой определенности законодателями субъектов РФ при принятии законов об административной ответственности, выработаны рекомендации, соблюдение которых позволит избежать нарушения принципа правовой определенности при принятии законов об административной ответственности субъектами РФ. Также в статье проводится анализ действующего регионального законодательства на предмет его соответствия требованиям принципа правовой определенности. Большинство законов субъектов Федерации содержит нормы, не соответствующие принципу правовой определенности. На данный момент продолжают действовать нормы, сходные с теми или даже аналогичные тем, которые Верховный Суд РФ отменил как нарушающие принцип правовой определенности. В то же время, анализируя потребности и возможности регионального законодателя в защите норм субъектов Федерации и норм муниципальных правовых актов, можно прийти к выводу, что соблюдение принципа правовой определенности в некоторых сферах практически невозможно. В первую очередь это связано с необходимостью защиты муниципальных правовых актов, имеющих общую сферу регулирования, но различное содержание. Федеральный законодатель при установлении административной ответственности также не во всех случаях обеспечивает соблюдение данного принципа. Поэтому проблема соблюдения принципа правовой определенности при установлении административной ответственности на всех уровнях законодательства требует выработки общих подходов. Необходима разработка новых механизмов законотворческой техники, которые позволят соблюсти все требования принципов права.

В статье анализируются актуальные вопросы исполнения решений Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ) при пересмотре уголовных дел по новым обстоятельствам. Приводятся обзор процессуальных моделей данной формы пересмотра окончательных судебных актов в зарубежных правовых системах, а также авторская классификация условий такого пересмотра в уголовном судопроизводстве РФ, выделяющая содержательные и формальные условия отмены или изменения вступивших в законную силу судебных решений. Исследуется феномен правовых позиций ЕСПЧ в качестве особой разновидности новых обстоятельств для пересмотра промежуточных и окончательных судебных решений в российской юрисдикции, на основе анализа практики Верховного Суда РФ выделяются проблемы эффективного исполнения решений ЕСПЧ при пересмотре дел по новым обстоятельствам, включая эффект «нуллификации правовых позиций» ЕСПЧ со стороны российских судебных инстанций. Причина данного явления может заключаться как в отсутствии качественных переводов решений ЕСПЧ, так и в искаженном понимании отечественным правоприменителем сути доктрины «margin of appreciation», предоставляющей ему известную свободу усмотрения при оценке применимых способов исполнения решений ЕСПЧ. Предлагаются изменения закона, направленные на совершенствование процессуальной практики применения решений ЕСПЧ в российском уголовном судопроизводстве, в том числе за счет внедрения положений, создающих правовую основу для участия заинтересованных лиц в процедуре рассмотрения Президиумом Верховного Суда РФ вопроса о необходимости пересмотра приговора.

Возрастающая угроза терроризма в современном мире заставляет мировое сообщество совершенствовать правовые основы борьбы с ним, в частности посредством расширения правовых возможностей государств по установлению уголовной юрисдикции в отношении лиц, причастных к совершению соответствующих преступлений. Статья посвящена анализу установления универсальной уголовной юрисдикции в отношении преступлений террористической направленности сквозь призму выявления и исследования правовых оснований и правовой природы такой юрисдикции, а также условий правомерности ее установления. Результатом исследования становятся следующие выводы. Во-первых, принцип универсальной юрисдикции, будучи направленным на предотвращение безнаказанности, занимает в системе принципов установления экстратерриториальной уголовной юрисдикции особое место, обусловленное субсидиарным характером универсальной юрисдикции. Во-вторых, установление универсальной юрисдикции в тех случаях, когда обязательство государства осуществить судебное преследование закреплено в международном обычном или договорном праве, является, с учетом ее субсидиарной природы, именно обязанностью, а не просто правом государства такую юрисдикцию установить. В-третьих, наиболее оправданным в настоящее время выглядит такой подход к определению правовой природы универсальной уголовной юрисдикции, как признание ее условного или ограниченного характера, поскольку выработка и закрепление в международном праве условий установления универсальной уголовной юрисдикции может способствовать нахождению должного баланса соответствующих интересов международного сообщества и снижению политической напряженности при применении принципа универсальной юрисдикции. В работе также обосновывается тезис о применимости принципа универсальной юрисдикции к установлению уголовной юрисдикции в отношении преступлений террористической направленности.

Исследование проблем определения понятия «трансграничный брак» в науке международного частного права является весьма сложным вследствие неопределенности подходов к пониманию самого социально-правового явления «брак». Не все государства пошли по пути законодательного закрепления данного термина. В юридической литературе многие авторы указывают и на невозможность, и на отсутствие необходимости унификации понятия «брак» вследствие больших различий исторических, правовых, семейных, религиозных традиций в области брачно-семейных отношений в государствах, принадлежащих к различных правовым системам. В российской юридической науке отсутствует единый подход к определению понятия «брак». Анализ юридической литературы позволил выявить несколько существенных подходов в решении указанного вопроса. Так, брак определяется как союз мужчины и женщины, как особый семейно-правовой договор, как гражданско-правовой договор. В науке международного частного права авторы используют термины «международный брак», «трансграничный брак», «интернациональный брак» как тождественные понятия, при этом термин «брак» не раскрывается. Автор предпринял попытку определения понятия «трансграничный брак» через соотношение понятий «международные отношения» и «трансграничные отношения». Традиционным является подход, согласно которому международные отношения возникают между государствами, между народами, носят общественно-политический характер и составляют предмет правового регулирования международного публичного права. Термин «трансграничные отношения» рассматриваются как синоним термина «международные частноправовые отношения», которые возникают между физическими и юридическими лицами в частноправовой сфере - гражданско-правовые отношения, инвестиционные, торговые, трудовые и т.д. Поэтому, определяя понятие «брак» в международном частном праве, автор использует термин «трансграничный брак». Кроме того, автором выявлено отсутствие универсальных критериев (как признаков, оснований оценки явления) отнесения отношений именно к трансграничным. Так, автором установлено, что к таким критериям в разных источниках относят субъектный состав правоотношений и их статус, политико-географическое местоположение и перемещение субъектов, наличие иностранного элемента, связанность с различными правовыми системами либо иностранным правопорядком. По мнению автора, употребление термина «иностранный элемент» является наиболее удачным и обоснованным к характеристике трансграничных отношений.

Статья посвящена институту выдачи преступников в Российской империи во второй половине XIX - начале XX в., который к этому времени еще не нашел полного оформления в международном праве. Исследовано состояние российского законодательства по вопросам, регламентировавшим порядок экстрадиции. Во второй половине XIX в. в России, в отличие от некоторых европейских стран, законодательство не располагало нормативными положениями, регламентировавшими порядок выдачи преступников. Только с принятием нового Уголовного уложения в 1903 г. в национальном законодательстве появились нормы, отчасти регламентировавшие эту процедуру. Изучены основные экстрадиционные договоры, заключенные Россией с европейскими странами во второй половине XIX в. Начиная с 1866 г. российское правительство стало довольно активно заключать с европейскими странами специальные конвенции о выдаче преступников. Особое внимание уделено анализу порядка выдачи политических преступников. Отмечено, что принцип невыдачи политических преступников, хотя и являлся общепризнанным, представлялся весьма спорным и неоднозначным как для специалистов уголовного права, так и для юристов- международников, особенно в 70-90-х гг. XIX в., когда многие цивилизованные страны столкнулись с проблемой противодействия терроризму. Законодательство практически всех европейских стран запрещало экстрадицию политических преступников, что находило отражение в соответствующих международных договорах. Нередко ранее выдававшая политических преступников Россия лишь после 1866 г., а именно с момента заключения первых картельных конвенций с европейскими странами, стала отказываться от экстрадиции за совершение политических преступлений. В рамках оценки антитеррористического потенциала экстрадиции в Российской империи делается вывод, что независимо от того, что во второй половине XIX в. получили однозначное оформление многие общепризнанные нормы международного права, в конвенциях хотя и нечасто, но продолжал прослеживаться индивидуальный подход к вопросу экстрадиции политических преступников.

В статье определяется природа резерваций, рассмотрены особенности правовых категорий «суверенитет» и «суверенные полномочия» индейских сообществ. Для выявления сходств и отличий между резервациями и территориальными автономиями предлагается рассматривать автономии комплексно в трех измерениях: как принцип, форма территориальной организации сообщества и правовой режим. Предлагаемые критерии определения автономии используются в качестве квалификаторов конституционно-правовой природы резерваций. Указывается, что сфера самоуправления индейских сообществ подвержена высоким рискам трансформации решениями федеральных властей при минимальных ресурсах конфигурирования собственных правовых порядков. Проведена аналогия с подходом к моделированию конституционно-правовых статусов неинкорпорированных территорий США. В заключение сформулирован вывод о том, что конституционно-правовой статус резерваций может быть охарактеризован с двух позиций. С учетом институционализации налоговых и финансовых преференций, особых прав в сфере природопользования для индейских племен они обладают преимуществами по сравнению с населением штатов и муниципалитетами в определенных сферах жизнедеятельности (игорный бизнес, розничная торговля, налоги, особые права пользования природными ресурсами). Указанные индикаторы в совокупности с национально-культурной идентичностью и возможностью формирования законодательных, исполнительных и судебных органов сближает резервации с институтом территориальной автономии. Другим аспектом их конституционно-правового статуса является перманентное состояние «подвешенности» и тотальной зависимости от федеральных властей, обусловленное дефективностью гарантий самостоятельности в области внутреннего самоуправления. Такой подход выступает характерным признаком государственной политики по сохранению в полном объеме на уровне федерации рычагов по управлению индейцами и территориями их проживания в своем ведении и контролю над ними. Указанные факторы характеризуют ограниченность ресурсов племен самостоятельно конфигурировать собственный правопорядок (по сравнению со штатами), что, в свою очередь, отделяет резервации от территориальных автономий. На этой основе констатируется, что резервации являются самостоятельными формами внутригосударственных образований, которые тем не менее обладают признаками территориальной автономии.