В статье рассматривается противодействие экстремизму, террористическим преступлениям, а также легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путем, в качестве важной составляющей комплексных мер по обеспечению национальной безопасности. Эти преступления представляют собой глобальные угрозы, и пресечение их — одно из приоритетных направлений деятельности Следственного комитета Российской Федерации. Следует подчеркнуть, что общественная опасность легализации (отмывания) доходов, полученных преступным путем, состоит в том, что она подрывает финансовую систему страны, обеспечивая материальную основу коррупции и терроризма.
В современных условиях риски легализации доходов, полученных преступным путем, а также использования цифровой валюты в противоправных или преступных целях могут возникнуть, например, при конвертации цифровой валюты. Ввиду этого, по мнению автора, необходимо установить четкие критерии операций, за которые может наступить уголовная ответственность за незаконное использование цифровых валют, в том числе если цифровая валюта выступает как средство платежа при незаконном обороте оружия, наркотических средств или иных предметов, за оборот которых установлена уголовная ответственность, а также при организации незаконных азартных игр, незаконной банковской деятельности. С учетом этого назрела необходимость введения уголовной ответственности за противозаконный оборот цифровой валюты и нарушение правил совершения сделок с ней.
Одной из основных задач в области профилактики финансирования терроризма и экстремизма является противодействие распространению радикальной идеологии. Для эффективного решения этой задачи необходим комплексный подход, и прежде всего активное участие в этом процессе не только органов государственной власти, но и различных институтов гражданского общества, научного сообщества, образовательных структур, общественных и религиозных организаций, а также средств массовой информации.

Поправки к Конституции РФ 2020 г. внесли в конституционную материю много новых смыслов и понятий. Значительная часть из них обладает большим идеологическим потенциалом. В статье проводится анализ мировоззренческого аспекта поправок к Конституции РФ, политический посыл их принятия, методологические подходы к выявлению их содержания.
В работе выделяются поправки с наибольшим духовно-нравственным содержанием, такие как правопреемство, историческая правда, патриотизм. Раскрываются предпосылки их принятия, в том числе историческая неизбежность изменения Конституции РФ 1993 г. и поражение имитационного конституционализма в большинстве постсоциалистических стран. Показывается, что идеологическое содержание поправок использовано для корректировки либерально-демократической модели с позиции усиления государственного суверенитета. Особое внимание уделяется расширению национальной идентичности в конституционных нормах как закономерному процессу защиты от глобального конституционализма, универсальных демократических ценностей, в том числе на примере восточно-европейских государств. Отмечается общемировая тенденция кризисных явлений демократии рыночного типа, поиск более современных подходов к ее обновлению.
В качестве вывода отмечается, что мировоззренческий поворот к переоценке либерально-демократической доктрины имеет противоречивый и не до конца ясный характер. Можно предположить, что поправки к Конституции РФ являются первым шагом не только к модификации конституционных институтов, но к качественному обновление философско-правовых смыслов российской конституционной идентичности.
В качестве методологических инструментов научного поиска предлагается использовать потенциал интегративной функции философии права и концепцию общесистемных противоречий социума. Данная концепция позволяет более критически оценивать универсальность традиционно принятых ценностей демократии, формировать собственные конкурентные модели конституционного устройства. Она нацеливает на поиск баланса противоположностей в обществе, государстве, на механизм диалога и соразмерности в приятии решений.

Статья посвящена проблеме цифровизации объектов гражданских прав. В условиях развития цифровой экономики объекты находят свое закрепление и отражение в цифровой среде. В статье 128 ГК РФ появилось упоминание цифровых прав. Они определяются как имущественные обязательственные и иные права, что не позволяет считать их самостоятельными новыми видами объектов гражданских прав. Категория цифровых прав, введенная в законодательство, не охватывает все новые объекты, появляющиеся в цифровой среде, по поводу которых возникают гражданские правоотношения, в связи с чем актуальным является введение в перечень объектов гражданских прав категории цифровых объектов как самостоятельного вида объектов гражданских прав или распространение на новые объекты правовых режимов поименованных объектов. Например, категории больших данных, больших пользовательских данных вновь заставляют задуматься о правовом режиме информации. Присоединяясь к позиции о том, что сама по себе информация не является самостоятельным видом объектов гражданских прав, можно сделать вывод, что информация, размещенная в цифровой среде, способна объективироваться как нематериальное благо (например, персональные данные являются составной частью тайны личной жизни, иных тайн, закрепленных в законодательстве), при этом обладатель данной информации может передавать право ее использования иным лицам. Данное право можно рассматривать как имущественное (исключительное) право. Само предоставление информации может объективироваться в рамках услуг по ее предоставлению. Большие данные, если они не содержат персональной информации, также могут охватываться категорией общедоступных данных, которые могут собирать, анализировать, обобщать лица, получающие доступ к этим данным на законных основаниях (например, из открытых источников в сети Интернет). Кроме того, в статье рассмотрены проблемы определения правового режима так называемых виртуальных объектов в узком смысле (внутриигровых объектов, объектов виртуальной или дополненной реальности), искусственного интеллекта и роботов, созданных на основе технологии искусственного интеллекта. В целом сделан вывод о возможности распространения на цифровые объекты правового режима поименованных объектов гражданских прав с учетом особенностей их закрепления в цифровой среде.

В статье анализируются современные тенденции развития международного частного права, его соотношение с международным публичным правом. Отдельное внимание уделяется соотношению публичного и частного в регулировании трансграничных частноправовых отношений, концепции полисистемного комплекса. Отмечается особая роль международного гражданского процесса в системе современного международного частного права. Публичную плоскость реализации носит и основной — коллизионно-правовой метод международного частного права, будучи реализуемым правоприменительными органами, в том числе в контексте применения унифицированных коллизионно-правовых норм. Коллизионно-правовое регулирование затруднительно именовать трендом международного частного права. Выделяется международный (трансграничный) характер международного частного права. Современное международное частное право характеризуется наличием симбиоза традиционных способов государственного материального и коллизионно-правового регулирования и негосударственного регулирования, исходящего от субъектов частноправовых отношений, формируемого с учетом использования современных информационных технологий и зачастую реализуемого в цифровой среде, в том числе с применением негосударственных альтернативных способов разрешения споров, формы реализации которых модернизируются с развитием технологий (ODR, блокчейн-арбитраж, UDRP).
Отмечается формирование «трансграничного частного права», которое является в собственном смысле, в контексте порядка формирования частным, то есть исходящим от субъектов частного права. Выделяются такие тенденции развития международного частного права в современных условиях, как гармонизация, прежде всего электронных способов, механизмов реализации частноправовых отношений; профилизация международного частного права в рамках деятельности международных организаций и трансграничных саморегулируемых организаций; ориентация на единообразное формирование международного частного права в мире и расширение его нормативного состава.

К числу весьма спорных и запутанных в учении об иске относится вопрос о понятии предмета иска, являющегося одним из признаков, индивидуализирующих иск. Ряд ученых-процессуалистов определяют предмет иска как материально-правовое требование истца к ответчику. Однако данное определение не может быть признано правильным, поскольку, во-первых, предъявляются иски, которые не могут содержать указанное выше требование (например, иски о признании сделок недействительными), во-вторых, подаваемые в суд исковые заявления содержат не требование к ответчику, а требование (просьбу) к суду.
Согласно другой точке зрения под предметом иска следует понимать указанное истцом субъективное право и соответствующую ему обязанность либо гражданское правоотношение в целом, о которых суд должен вынести решение. С приведенным определением предмета иска также нельзя согласиться, ввиду того что, как правильно отмечал А. А. Добровольский, закон предусматривает, чтобы в исковом заявлении указывалось требование истца, а не спорное правоотношение. Следует согласиться и с доводом Г. Л. Осокиной, заключающимся в том, что логика и практика исковой формы защиты диктуют необходимость включения субъективного права или законного интереса в основание иска, а не в его предмет. Согласно точке зрения К. С. Юдельсона предметом иска выступает требование к суду о защите права в той форме, которая соответствует заявленному требованию. Однако, поскольку данное определение носит слишком общий характер, с его применением невозможно решить вопрос о тождестве исков. Аналогичным недостатком страдают и определения предмета иска как защиты (В. Н. Щеглов) или способа защиты права (Г. Л. Осокина). Наиболее правильным представляется определение предмета иска как защиты субъективного права, свободы или законного интереса посредством конкретизированного применения одного из предусмотренных законом способов либо непосредственного осуществления права, о которых истец просит суд

Целью работы является оценка правовой регламентации деятельности органов публичной власти в отдельных сферах в условиях пандемии коронавирусной инфекции. На основе общефилософских, общенаучных, частнонаучных и специальных методов научного исследования изучены нормативные правовые акты и практика взаимодействия органов публичной власти в России в условиях пандемии новой коронавирусной инфекции, аналитические и статистические материалы, значимый, по мнению автора, зарубежный опыт.
В статье осуществляется попытка формулирования и изучения факторов, препятствующих эффективному нормативному правовому регулированию деятельности уровней публичной власти в условиях пандемии COVID-19. Среди таковых выделяются: неспособность субъектов Российской Федерации определить содержание специальных ограничительных правовых режимов из массива действующего правового регулирования; высокая доля актов-наставлений федерального центра; отказ федерации от конкретизации объема правомочий регионов в вопросах, непосредственно касающихся состояния защищенности прав и свобод личности; недостаточная компетентность специальных органов по защите населения от чрезвычайных ситуаций; необеспеченность правовых гарантий местного самоуправления при включении их в процесс реализации публичных функций.
В работе формулируется вывод о том, что эффективность нормативного правового регулирования деятельности органов публичной власти в условиях пандемии COVID-19 зависит от трех основных институциональных факторов: компетентность элементов системы публичной власти, политическая нейтральность системы защиты населения от чрезвычайных ситуаций, последовательное регулирование ограничительных правовых режимов, условий и порядка их введения вне зависимости от конкретных сценариев развития угроз национальной безопасности. Обосновывается идея о том, что оптимальная организация принятия управленческих решений в условиях противодействия пандемии предполагает комплексный межведомственный подход с доминирующим федеральным влиянием.

В статье показано, что закрепление на конституционном уровне функций прокуратуры Российской Федерации приводит к необходимости возвращения к вопросу об эффективности и о достаточности полномочий прокурора по самостоятельному возбуждению уголовного дела, инициированию уголовного преследования, выдвижению обвинения. Выявлены и проанализированы современные модели наделения различных субъектов правомочием по возбуждению и осуществлению уголовного преследования, выдвижению обвинения в уголовно-процессуальной компаративистике: 1) система публичного обвинения, или монократическая модель, при которой уголовное преследование возбуждается исключительно по решению государственных органов, обладающих соответствующей специальной компетенцией, в первую очередь прокуратуры (прокурорская монополия); 2) система обвинения ex officio, или поликратическая модель, когда субъектом возбуждения уголовного преследования является любой из государственных органов, уполномоченных вести производство по делу, отсутствует монополия одного государственного органа или должностного лица на возбуждение уголовного преследования; 3) система частного обвинения, когда субъектом возбуждения уголовного преследования являются либо потерпевший, либо его правопреемники; 4) система «народного» обвинения, при которой уголовное преследование вправе возбудить любое частное лицо, независимо от того, является оно потерпевшим или нет. Обоснован вывод о том, что Россия относится к государствам, в которых поликратическая модель ex officio сочетается с частным обвинением по отдельным категориям дел, при этом, в отличие от большинства других государств, прокурор не входит в число должностных лиц, полномочных возбудить уголовное дело и/или уголовное преследование. Показано, что дефицит полномочий прокурора в досудебном производстве препятствует достижению назначения уголовного судопроизводства. Сделан вывод о необходимости возвращения прокурору полномочия по самостоятельному возбуждению уголовного дела.

Разработка нормативных основ установления морских охраняемых районов (МОР) и иных зональных инструментов хозяйствования обусловлена необходимостью установить их сущность — природоохранную или социально-экономически ориентированную; определить взаимодействие норм международного права окружающей среды и морского права; обеспечить гармонизацию правил учреждения МОР и их режимов в национальном и международном праве в целях учета характеристик экосистем. Исследование направлено на повышение эффективности установления МОР и иных зональных инструментов хозяйствования за счет гармонизации понятийного аппарата, выявления ключевых признаков морских охраняемых районов и их отграничения от смежных международно-правовых инструментов.
Международные правовые акты определяют МОР как инструмент районирования, нацеленный исключительно на сохранение природной среды и биоразнообразия, в котором в зависимости от категории охраняемых районов Международным союзом охраны природы не допускается изъятие ресурсов за исключением традиционного промысла. Обозначенный подход вызывает коллизию видов использования биоразнообразия, невосприятие пользователями существенных ограничений деятельности, а также содержит риск превращения в политический инструмент ограничения деятельности государств.
МОР являются разновидностью зонально привязанных инструментов хозяйствования. Они состоят из четко определенного географического пространства и применимых мер, влекущих сохранение окружающей среды. Необходим переход к более гибкой управленческой модели МОР, допускающей устойчивое использование биологических ресурсов района. МОР и иные зональные инструменты должны иметь многоцелевой характер. В большинстве случаев для их установления, помимо экологических характеристик, учитываются социально-экономические, научно-образовательные и культурные признаки пространства.
Ошибочным является отождествление инструмента хозяйствования с пространством и исключение из него мер реагирования. Большинство актов обоснованно не содержит перечень охранных мер, оставляя простор для наиболее эффективного определения мер с учетом поставленных целей и факторов установления МОР. Однако представляется разумным определение в нормативных правовых актах порядка разрешения коллизий видов использования в рамках одного и между различными инструментами.

Статья посвящена исследованию правовой природы репродуктивного биологического материала и определению оптимального правового режима половых клеток (ооцитов, спермы) и тканей репродуктивных органов человека, предназначенных для целей репродукции. Отмечается, что репродуктивный биоматериал не является вещью, поскольку не обладает признаками, присущими данной правовой категории, и нуждается в особом правовом режиме. Распространение режима права собственности на половые клетки и ткани репродуктивных органов человека недопустимо ни с позиции действующего законодательства, ни с позиции перспектив его развития. Анализ правовых возможностей, предоставленных законодателем в отношении репродуктивного биоматериала, а также порядка их осуществления привел к выводу, что ни лица, от которых он происходит, ни медицинские организации не могут быть признаны его собственниками. Режим права собственности не пригоден для обеспечения и защиты интересов участников общественных отношений, возникающих в связи с использованием репродуктивного биоматериала. Обосновывается, что применительно к половым клеткам и тканям репродуктивных органов интерес лица состоит не в приобретении над ними фактического и правового господства как такового, а в приобретении или, напротив, неприобретении родительских прав и обязанностей в отношении ребенка, родившегося в результате их использования. Делается вывод, что обозначенный интерес должен быть опосредован не вещным, а репродуктивным правом.

Сегодня в мире происходит цифровизация многих процессов: производственных, технологических, социальных, правовых, экономических, продовольственных, и это не модное веяние, а жизненная необходимость. Государственная политика России также направлена на масштабную цифровизацию различных отраслей, среди которых громадное значение для обеспечения суверенитета, национальной безопасности и снабжения населения необходимыми продуктами имеет агропромышленный комплекс. Внедрение платформенных и других инновационных технологий, по подсчетам экономистов, чрезвычайно положительно скажется на экономике нашего государства, а также сможет приумножить экспортный потенциал и, как следствие, поднять престиж страны в мире. Однако юристы справедливо отмечают, что внедрение инновационных технологий требует адекватного инновационного законодательства. В статье рассматриваются проблемы правового регулирования цифровизации основанного на искусственном интеллекте агропромышленного комплекса России и необходимость внедрения в него элементов современного «платформенного права». Показаны возможности и важность цифровизации, указано на целесообразность создания соответствующей правовой платформы. Даны определения и пояснения к функционированию платформ и платформенного права. Рассмотрены подходы к цифровизации в Европейском Союзе и Российской Федерации. Отмечено, что важным механизмом функционирования платформы, в том числе и для сельскохозяйственной отрасли, является стандартизация механизмов и норм взаимодействия с технической и правовой точек зрения. Сделан вывод о том, что при обучении специалистов сельскохозяйственных предприятий важно включить изучение правового компонента, который позволит эффективно использовать формирующиеся элементы комплексных правовых платформ, необходимых для инновационного развития агропромышленного комплекса.

В статье анализируются правовые позиции Суда Европейского Союза, выработанные при рассмотрении споров, возникающих из трансграничных дистанционных контрактов B2C (от англ. — business to consumer). В частности, исследуются предложенные Судом Европейского Союза критерии определения «направленности» деятельности профессиональной стороны на страну места жительства потребителя. На основе изучения практики Суда Европейского Союза делается вывод о предоставлении в Европейском Союзе потребителям повышенной правовой защиты как экономически слабой стороне.
Автор резюмирует, что Судом Европейского Союза был выработан ряд правовых позиций. В частности, Судом был предложен открытый перечень критериев для определения «направленности» деятельности профессиональной стороны на страну места жительства потребителя. Дополнительно было отмечено, что о «направленности» деятельности профессиональной стороны при заключении дистанционных контрактов свидетельствует веб-сайт, из содержания которого следует, что профессиональная сторона подразумевала осуществление сделок с потребителями, проживающими в одном или нескольких государствах-членах, включая государство-член места проживания потребителя. Однако одного лишь факта наличия доступа к сайту посредника или предпринимателя в государстве-члене, в котором проживает потребитель, недостаточно. Это же касается указания на адрес электронной почты или другую контактную информацию либо использования языка или валюты, которые обычно используются в государстве-члене места учреждения хозяйствующего субъекта, что корреспондирует п. 24 преамбулы к Регламенту «Рим I».

В статье рассматривается проблема соотношения права и нравственности как наиболее важных социальных регуляторов в интерпретации двух выдающихся мыслителей дореволюционной России — религиозного философа В. С. Соловьева и писателя Л. Н. Толстого. В каком-то смысле оба являлись «властителями дум», имели огромную армию почитателей, как, впрочем, и критиков. Интерес вызывает то обстоятельство, что Л. Н. Толстой учился на юридическом факультете Казанского императорского университета, но не окончил его. Именно в студенческие годы у него сформировался крайне негативный взгляд на право и юридические профессии. В этой связи Толстого можно смело причислить к представителям так называемого теоретического правового нигилизма, сторонники которого стремились обосновать отрицание ценности права концептуальной аргументацией — так, как они ее понимали. В. С. Соловьев, напротив, к праву относился скорее положительно, чем отрицательно. Правда, он квалифицировал право как «минимум нравственности», а государство считал «организованной жалостью». Тем не менее в профессиональной академической среде В. С. Соловьев пользовался репутацией человека, глубоко разбирающегося в праве и понимающего его роль в государственно-организованном обществе.
В статье отмечается некоторое сходство теоретических взглядов В. С. Соловьева и Л. Н. Толстого. Право и нравственность в их мировоззренческих конструкциях занимают важное место. Представляется, что их идеи в какой-то степени не утратили своего значения и сегодня.

По мнению автора статьи, глава государства — это не должность, не звание, не какой-либо государственный орган, а функция Президента Республики Беларусь, наравне с функцией гаранта Конституции, прав и свобод человека и гражданина. Функция главы государства неизменна и обусловлена его положением в системе органов государственной власти. В данной функции проявляется природа и сущность института президентства, которая не может быть сведена к конкретным действиям или практике, поэтому реализуется через осуществление полномочий в различных организационных формах. В этой связи понятие «президент», в отличие от «главы государства», является не статичным, а динамичным, поскольку перечень прав и обязанностей Президента Республики Беларусь является открытым.
Полномочия — это однозначные, предметные права и обязанности Президента, легитимирующиеся из функций и выраженные в различных организационных формах его деятельности. При этом характеристика полномочий Президента способна лишь показать внешнюю сторону его деятельности. Полномочия Президента, в отличие от функций, — величина переменная. Функция главы государства осуществляется Президентом через представительские, легитимационные, арбитражные, контрольные, нормотворческие, кадровые, интеграционные, символистские и церемониальные государственные полномочия.
Функция главы государства — это превосходство и предшествие Президента перед всеми государственными должностными лицами. В соответствии с ней персонифицируется представление о Республике Беларусь. Данная функция позволяет Президенту Республики Беларусь быть главным публичным представителем и действовать от имени белорусского государства как внутри него, так и в международных отношениях. Это результат получения государством статуса законного государства, преемственность и взаимодействие органов государственной власти, посредничество между ними. Конституционная функция главы государства обусловливает необходимость наличия у Президента инструментов власти — действующих в рамках данной функции государственных органов.