В статье обоснован вывод, что основным направлением модернизации гражданского права является его социализация, что обусловливает учет в законодательстве в большей мере, чем в настоящее время, общественных интересов. В этой связи необходимо решить проблему социализации частной собственности, что, в свою очередь, позволит закрепить в законодательстве положение о социальном назначении предпринимательской деятельности.

Социализация гражданского права обусловит также необходимость изменения подходов к определению принципов гражданского права. В пункте 1 ст. 1 ГК РФ дается перечень основных начал (принципов) гражданского права, однако данный перечень не имеет какого-либо объединяющего начала, что позволило бы утверждать о существовании системы гражданско-правовых принципов, и не несет выраженной социальной нагрузки. В работе обоснован вывод, что таким объединяющим принципом должен быть признан принцип социального государства, продуцирующий принцип солидарности, из которого следуют принципы добросовестности и справедливости.

В статье также обращается внимание на цифровизацию общественной жизни, которая породила новые проблемы. Одной из них является возмещение вреда, причиненного гражданам и юридическим лицам устройствами, машинами и др. с искусственным интеллектом, которые представляют для окружающих не повышенную, а особую опасность, что должно предусматривать и особую ответственность. Особая опасность здесь обусловлена именно использованием искусственного интеллекта, возможностью его намеренных действий, допустим, вследствие сбоев в программе или несанкционированного изменения программы извне. Здесь так же, как и согласно ст. 1079 ГК РФ, необходим режим безвиновной ответственности для соответствующих лиц, которая должна быть не индивидуальная, то есть какого-то субъекта, эксплуатирующего данное устройство, а солидарная, включающая всех лиц, принимавших участие в работе над искусственным интеллектом.

Статья посвящена проблеме использования чужого труда в интеллектуальной сфере, в первую очередь в литературной деятельности. Привлечение писателей-призраков к написанию литературных произведений создало правовой феномен, в котором предметом договорных отношений выступает неотчуждаемое неимущественное право — право авторства, передача которого во многих правовых системах невозможна, а в других, несмотря на отсутствие запрета в явно выраженной форме, правовое регулирование подобного перехода отсутствует. Однако существование писателей-призраков нельзя оценивать как уникальное явление современности, в наше время они лишь обрели новые формы и особое место заняли не только в литературной, но и в научной сфере. В этой связи создание правовых механизмов привлечения писателей-призраков и регулирования их деятельности представляется более эффективным, чем создание системы запретов.

В условиях изменения конъюнктуры издательского бизнеса и увеличения способов и форм доказывания вопросы о подлинности авторства того или иного человека стали возникать все чаще, особенно в сфере научной литературы, где часто используется труд «новых» научных сотрудников. Правовые системы по-разному относятся к вопросу уступки права авторства, которое является основополагающим неимущественным правом. Континентальная система права исходит из невозможности передачи прав авторства от одного субъекта другому в рамках гражданско-правовой сделки. Поэтому случаи присвоения авторства оцениваются в контексте уголовного или административного права. В этом правовая сущность разделения авторских прав на имущественные и неимущественные: можно уступить любые коммерческие права на объект интеллектуальной собственности, но не авторство.

Угрозы потребительской и социальной безопасности в условиях дисбаланса интересов сторон по договорам потребительского займа требуют определенной корректировки действующего законодательства. Значительный рост судебных споров между заемщиками и кредиторами подтверждает необходимость поиска новых подходов к регулированию рассматриваемой сферы. Цель исследования — проанализировать наиболее распространенные формы недобросовестного поведения кредитных и микрофинансовых организаций в свете реализации фундаментальных принципов гражданского права. Основное внимание уделяется поиску сущностных критериев принципа добросовестности, сравниваются различные подходы к его содержанию в фундаментальной юриспруденции, возможности их воплощения в правоприменительной практике.

В работе используются методы правового моделирования, формально-юридический и системно-структурный методы. Сравнительный анализ норм действующего российского и зарубежного законодательства, а также метод мониторинга правоприменения позволяют предложить инструменты по восстановлению баланса интересов при исполнении договоров потребительского займа.

По результатам исследования предлагается перечень актуальных характеристик принципа добросовестности, учитывающий такие факторы, как отсутствие информации о тяжелом финансовом положении заемщика или об иных обстоятельствах, препятствующих заключению договора, запрет на включение ассиметрич-ных и произвольных условий договора, обязательный учет общественных интересов и др. Перечисленный состав критериев будет способствовать балансу интересов сторон при антиномии принципов добросовестности и свободы договора. Делается вывод о целесообразности включения алгоритмов реализации основополагающих принципов регулирования в специальные законы, что будет способствовать согласованию интересов субъектов гражданских правоотношений в сфере потребительского кредитования.

В статье показано, что прообразы брачных договоров широко применялись в Древнем Риме в виде заключаемых семьями новобрачных или женихом и невестой трех соглашений: о предложении и заключении брака, о приданом, предоставляемом семьей невесты, и о свадебном даре мужа, которые в совокупности охватывали все наиболее важные аспекты имущественных отношений будущих супругов, устанавливали их правомочия в отношении принадлежавших им вещей как в браке, так и в случае его прекращения. Много внимания уделяется анализу дореволюционного отечественного законодательства, в котором последовательно проводился принцип раздельности брачного имущества, а наделение приданым и заключение соглашений относительно его использования во многом определялись обычаями, сложившимися в том или ином сословии. Законодатель не предусматривал право супругов определить в договоре их имущественные права, хотя и не запрещал подобные договоры. Потребность в брачно-договорном урегулировании практически отсутствовала, т.к. оно могло повлечь ограничение права собственности одного из супругов на принадлежащее ему имущество. Рассматриваются положения советского законодательства, исключавшие возможность договорного определения супругами их имущественных прав, что нередко приводило к негативным последствиям. Показаны факторы, обусловившие формирование общественной потребности в легальном закреплении возможности договорного регулирования в этой сфере. Охарактеризованы преимущества брачного договора и обстоятельства, обусловливающие расширение масштабов его применения. Анализируются новеллы, предлагаемые для внесения в Семейный кодекс РФ, и выдвигаются предложения о закреплении права на договорное урегулирование имущественных отношений, возникающих между гражданами, состоящими в неформальных семейных союзах.

В статье рассматриваются актуальные вопросы, связанные с реализацией права проточеловека (насцитуруса, неродившегося ребенка) появиться на свет, с предположениями о наличии у него охраняемых законом интересов, общего и специального типа, зафиксированных в законодательстве ряда стран (конституционном, цивилистическом, уголовном), в том числе частично и в российском законодательстве: косвенным образом — через льготы и преимущества беременным женщинам, предусмотренные медицинским, трудовым, социально-обеспечительным, семейным законодательством, поощрение материнства с помощью инструментов финансового, налогового, жилищного права; его специальную охрану уголовным и уголовно-исполнительным законодательством; прямым образом — через установление гражданско-правовых возможностей в институтах наследования и возмещения вреда по случаю потери кормильца. Констатируется различие подходов зарубежного и российского права к проблеме правового статуса, правоспособности насцитуруса. Представлены размышления об обсуждаемом в доктрине праве на естественное биологическое происхождение и о допущении корректировки элементов его содержания. Рассматриваются также правомочия специального типа, которые по своим целевому назначению и содержанию противопоставлены праву родиться: право на прерывание беременности, на стерилизацию. Подчеркивается, что не только право родиться, но и указанные правомочия ограничены законодателем по соображениям объективного и субъективного порядка. Отдельно от данного комплекса взаимодействий, хотя и во взаимосвязи с актом рождения, анализируются обстоятельства, обусловленные проблемой рождения мертвого ребенка; фиксируются не до конца выверенные нормативные и правоприменительные решения, связанные с обеспечением защиты интересов родителей такого ребенка. Акцентируется внимание на недопустимости формально-юридического применения соответствующего законодательства, на необходимости его широкого толкования в пользу гуманитарного, справедливого, этически выверенного обеспечения права человека на частную и семейную жизнь.

В статье на основе анализа произошедших и предлагаемых изменений правового регулирования, а также на основе сложившейся судебной практики с учетом целей семейно-правового регулирования и закрепленных в позитивном праве моделей договорного регулирования имущественных отношений супругов предпринята попытка выделить тенденции его развития. В статье обстоятельно рассматриваются тенденции: правоприменения и развития положений о договорном регулировании имущественных отношений супругов по поводу общего имущества, правоприменения и развития положений о договорном регулировании имущественных отношений супругов по предоставлению взаимного содержания.

Автор приходит к следующим выводам. Во-первых, семейно-правовое регулирование договорных отношений по поводу общего имущества супругов и правоприменение в целом идет в соответствии с целями семейно-правового регулирования. Во-вторых, гражданско-правовое регулирование и правоприменение в части договорных имущественных отношений супругов усиливают «прокредиторскую» направленность и ограничивают договорную свободу супругов. В-третьих, перспективы регулирования законного и договорного режима (с усилением «прокредиторской» направленности) могут повлечь изменения в системном толковании и правоприменении положений о договорном регулировании имущества супругов в противоречии с целями семейно-правового регулирования. В-четвертых, регулирование договорных отношений супругов по предоставлению содержания показывает достаточную стабильность и общее соответствие целям семейно-правового регулирования, но не исключает поиска вариантов расширения его пределов через нормы Семейного кодекса РФ, тогда как практика применения данных положений свидетельствует о ярко выраженной «прокредиторской» направленности и несоответствии целям семейно-правового регулирования.

По материалам доклада на Всероссийском научно-практическом круглом столе «Договорное регулирование семейных отношений» (г. Москва, 25 марта 2021 г., кафедра семейного и жилищного права Московского государственного юридического университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА)).

В ходе рассмотрения дела в международном уголовном суде (трибунале), суде универсальной международной юрисдикции подсудимому обеспечивается право на защиту. Одним из его компонентов выступает гарантия права на участие в инициированном в отношении него уголовном процессе. На практике обеспечение гарантии может быть затруднено. Так, даже в случае надлежащего извещения об инициированном в отношении обвиняемого процессе он может его игнорировать либо отказаться от участия в деле. Могут возникнуть трудности с исполнением меры пресечения, связанной с изоляцией от общества, в том числе в случае нахождения обвиняемого в ином государстве, чем государство местонахождения суда. Уже в ходе разбирательства дела подсудимый может быть удален из зала суда за нарушение порядка, оскорбление суда или участника судопроизводства. Судопроизводство в отсутствие обвиняемого в международном и национальном праве не выделено как особая и самостоятельная форма судопроизводства, скорее представляет собой обычную процедуру с рядом изъятий. Основанием для отказа от выделения в качестве самостоятельного производства заочного рассмотрения уголовных дел служит узость оснований его применения и практика, не приемлющая отсутствия подсудимого при рассмотрении уголовных дел. В перечисленных случаях возникает проблема справедливого разбирательства дела в отсутствие лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, но с соблюдением его прав.

Действующая редакция ч. 2 ст. 24 УК РФ, появившаяся в результате изменений, внесенных в УК РФ в 1998 г., справедливо критикуется за неопределенность. В литературе высказывают различные предложения по изменению правил определения форм вины. Имеющееся регулирование действительно требует корректировки, поскольку оно не обеспечивает достижения исходно ставившейся перед ч. 2 ст. 24 цели упорядочения правоприменения, не соответствует принципам равенства и правовой определенности. Необходимость обеспечить следование этим принципам и достичь исходную цель рассматриваемой нормы требует отвергнуть предложения «легализовать» усмотрение правоприменителя, возможность которого возникла из-за неопределенности текущей редакции ч. 2 ст. 24. Из-за ее неопределенности не решит наличных проблем согласование с ней положений Особенной части. Объединение неосторожных преступлений в отдельную главу, разделение преступлений в имеющихся главах по параграфам в зависимости от формы вины — слишком сложный путь, если речь идет о правке действующего УК РФ. Четкое закрепление возможности по умолчанию обеих форм вины не обеспечивает требуемой дифференциации наказания.

Восстановление исходной редакции ч. 2 ст. 24 УК РФ — допустимый и самый простой способ, но есть основания полагать, что измененная таким образом норма не сможет обеспечить следование ей правоприменителя. Включение оговорки о форме вины в описание каждого состава, думается, может стать эффективным средством ограничения усмотрения правоприменителя, но этот способ сложен в осуществлении. Сочетает черты этих двух способов закрепление правила в виде перечня преступлений, предполагающих ту или иную форму вины, по аналогии с тем, как установлен сейчас возраст, с которого наступает уголовная ответственность.

В статье авторским коллективом предпринята попытка анализа законодательной классификации участников уголовного судопроизводства. Работа содержит анализ соотношений понятий «участник» и «субъект» уголовного процессуальных отношений. Изучив имеющиеся в теории уголовного процесса подходы, существовавшие в период действия советского уголовного процессуального законодательства и в современный период, авторы приходят к выводу о недопустимости отождествления понятий «участник» и «субъект» уголовного процесса. Участником уголовного процесса является лицо, обладающее определенными признаками, включая наличие у него прав, обязанности и ответственности, закрепленной в соответствующей уголовно-процессуальной норме или группе норм.

Применив метод сравнительно-правового анализа отечественного и зарубежного уголовно-процессуального законодательства, процессуальных теоретических конструкций советского и современного периода, авторы аргументированно приходят к выводу о допущенной законодателем ошибке в представленной классификации и системе участников уголовного процесса. Авторы акцентируют внимание на существовании помимо основных уголовно-процессуальных функций и других, не менее значимых для возникновения и развития уголовно-процессуальных отношений. Формулируются предложения о необходимости изменить подход в законодательной классификации участников уголовного судопроизводства, взяв за основу имеющийся опыт отдельных зарубежных стран. Предложено внесение изменения в структуру разд. II УПК РФ, позволяющего избежать существующей в настоящее время процессуальной коллизии, связанной с отнесением следователя и дознавателя к стороне обвинения, и исключить возникающие сомнения об отнесении к участникам процесса лиц, оказывающих содействие в отправлении правосудия.

В статье рассматривается начальная, но вместе с тем одна из ключевых стадий судебной деятельности в уголовном процессе — подготовка к судебному заседанию по уголовному делу и назначение указанного заседания в разрезе выбора порядка судебного процесса (общий или особый, предусмотренный гл. 40 УПК РФ). Анализируются последние изменения законодательства, регламентирующие данные вопросы, неясности и неопределенности, порождающие судебные ошибки, допускаемые на указанной стадии, в том числе связанные с выбором (определением) порядка судебного разбирательства, их влияние на дальнейшую судьбу уголовного дела и итогового судебного решения (приговора). На примере конкретных судебных прецедентов (в том числе — Верховного Суда РФ) описывается, чем указанные ошибки могут быть обусловлены. Приводятся примеры действий сторон (как обвинения, так и защиты) существенным образом влияющие на указанную стадию и даже предопределяющую ее, равно как и итоговый судебный документ, в том числе — в части уголовного наказания. Демонстрируется, как по воле только лишь стороны обвинения (гособвинителя и (или) потерпевшего), подсудимый (осужденный), добросовестно содействующий правосудию и полностью признавший свою вину на всех стадия расследования и судебного рассмотрения уголовного дела, лишается предоставленных ему законом льгот (привилегий при назначении уголовного наказания), на что не может повлиять даже судья (суд), рассматривающий уголовное дело. Выявляются трудности суда (судьи) при решении вопроса о выборе порядка судебного разбирательства по уголовному делу и законодательная неопределенность в рассматриваемых вопросах. Предлагаются конкретные пути решения рассматриваемых проблем назначения судебного заседания по уголовному делу.

Характерной чертой современного незаконного оборота наркотиков является его бесконтактный сбыт с использованием информационно-телекоммуникационной сети «Интернет». Подобная криминальная деятельность носит организованный характер и осуществляется на региональном, межрегиональном или межгосударственном уровне. Авторами статьи проанализировано распределение ролей между участниками преступных группировок, позволяющее им действовать четко и слаженно и избегать привлечения к уголовной ответственности. Выделены такие участники наркосбыта, как «организаторы», «региональные менеджеры», «производители», «поставщики», «операторы», «финансовые директоры», «кураторы», «складмены», «рекламщики», «хакеры», «курьеры», «закладчики». Проведенное исследование позволило заключить, что структура организованных преступных групп в регионах не столь разветвленная и за счет совмещения функций отдельных участников преступных групп зачастую сводится к 3-4 ролевым составляющим. В их числе: «организатор» — лицо, наладившее поставку в регион наркотических средств, создавшее в сети Интернет ресурс по их продаже и поддерживающее активность и жизнедеятельность такого ресурса; «оператор» — посредник, через сеть Интернет поддерживающий взаимодействие наркопотребителей, «закладчиков»; «закладчики», непосредственно создающие тайники («закладки»), предназначенные для наркопотребителей. В статье рассмотрены функции, которые возлагаются на каждого из участников подобных преступных групп.

Отдельно авторы остановились на мерах, принимаемых членами преступных группировок, по конспирации криминальной деятельности: использование для общения шифрованных мессенджеров, интернетплощадок, специализирующихся на незаконном обороте наркотиков; применение электронных денег и криптовалют; тривиальное привлечение подставных лиц для регистрации финансово-банковских операций.

В Сербии годами продолжаются споры (являющиеся также темой многих съездов) о регламентации наиболее строгих видов наказания. В уголовной политике страны наблюдается тенденция ужесточения наказаний. Благодаря привлечению большого внимания СМИ и оказанию нажима на госучреждения по поводу отдельных трагических событий, вызванных убийством и изнасилованием несовершеннолетних лиц, включая детей, у некоторых представителей общественности происходит всеобщая истерика с такими требованиями, чтобы государство ответило строжайшими видами наказания, даже если они больше не существуют (смертная казнь).

С 1 декабря 2019 г. в силу вступил Закон об изменениях и дополнениях к Уголовному кодексу, которым, между прочим, прописано пожизненное заключение. Предполагается, что факт наличия пожизненного заключения для особо тяжких преступлений, как убийство или преступления против половой свободы в особо тяжких видах, может заставить возможных преступников подумать дважды, прежде чем пойти на их совершение. Кроме того, сторонники введения такого наказания утверждают, что боязнь пожизненного заключения может действовать исправляюще и профилактически, тем самым понижая долю совершения этих уголовных преступлений.

В статье приводится критический анализ такого обоснования возвращения пожизненного лишения свободы в уголовное законодательство. К аргументам против можно отнести: 1) статистика подтверждает, что пожизненное заключение для возможных преступников, совершивших особо тяжкие уголовные преступления, не является фактором предотвращения; 2) подрывается общая профилактика; 3) ранее существовавший максимальный тюремный срок не представлял препятствия, то есть не являлся фактором предотвращения; 3) новшества не поменяли бы решения преступников, хотя они были в здравом рассудке во время совершения уголовных преступлений, осознавая недозволенность этих действий; 4) становится невозможным проведение исправления и ресоциализации приговоренного лица, которому известно, что оно до конца жизни останется закрытым вне социальной и семейной среды; 5) надо также иметь в виду госрасходы на содержание таких преступников.

Наличие некогда общих основ процессуального законодательства государств СНГ и ближнего зарубежья с последующим его самостоятельным развитием вызывает интерес с точки зрения анализа отдельных процессуальных институтов. В представленной статье исследуется институт злоупотребления процессуальными правами применительно к категории корпоративных споров. Процессуальное законодательство советского периода не закрепляло понятия злоупотребления процессуальным правом и не содержало четких его критериев, позволяющих правильно квалифицировать те или иные негативные проявления в процессуальном поведении участника судебного процесса с целью пресечения подобного рода фактов. Именно с таким «наследием» подошли страны постсоветского пространства к решению проблемы злоупотребления процессуальными правами в рамках формирования собственного процессуального законодательства. Попытки решения данной проблемы зачастую имели кардинальные отличия. Как показал анализ изученных источников, категория «добросовестность и злоупотребление процессуальными правами», в отличие от российского процессуального законодательства, раскрыта во всех примерах исключительно в рамках общей части процессуальных законов, что оставляет широкую возможность усмотрения для правоприменителя при рассмотрении той или иной категории споров. На основе анализа имеющихся процессуальных источников были выделены две конструкции модели «добросовестность — злоупотребление». Первая, «санкционная» модель «добросовестность — злоупотребление» представлена в большинстве процессуальных источников государств СНГ и ближнего зарубежья. Вторая, «компенсационная» модель хотя и выделена отдельно в процессуальных законах, однако не раскрывает механизм компенсации потерь лицом, злоупотребившим своими процессуальными правами, в связи с чем представляется менее эффективной с точки зрения защиты потерпевшего от недобросовестного поведения своего процессуального оппонента.