Автор резюмирует, что первое звено административно-процессуальной деятельности и структура административно-процессуального права созданы. Второе звено — создание Административного процессуального кодекса РФ завершено. Третье звено — признание юридическим научным сообществом существования в системе российского права в качестве самостоятельной отрасли права административного процессуального права — состоялось. И в строгой логике появляется необходимость четвертого, завершающего звена системы административной процессуальной деятельности — создания всероссийской системы административных судов, на что понадобится финансовая основа, наличие кадрового потенциала и современная цифровая инфраструктура, включающая единую всероссийскую базу данных о привлекаемых к административной ответственности гражданах и организациях, с детализацией по субъектам РФ и сферам (областям) управления, скоростную интернет-связь со всеми юрисдикционными органами на местах. И как видим, система административных судов будет обеспечивать потребности двух ветвей государственной власти — исполнительной и судебной.

Автор высказывает пожелание, чтобы в российской науке появились любопытные ученые — административисты, которые бы заинтересовались рассматриваемой научной интересной и весьма важной проблемой и продолжили исследования теории, законодательства и практики административного процесса.

В статье освещаются основные этапы становления такого филолого-юридического феномена, каким является метафора. Начиная с античных времен и вплоть до настоящего времени «метафорический императив» определял важнейшие аспекты формировавшейся правовой реальности. Перенос смыслов в юриспруденции принимал формы аналогии и объективного влияния символизации и виртуальных правовых конструкций.

Метафоры рассматривались и в качестве факторов формирования правовых теорий, сами выступая как некие «праформы». Метафоры не воспринимали в себя существующие сходства, а сами же их и создавали. В этом было их значение как «демиургических инструментов». Поэтому метафорическое выражение производили скорее эффекты, чем значения, но значения, ведущие к изменениям. Рождение нового правового смысла происходило в значительной мере спонтанно и непредсказуемо: известно, правоприменение подчас отличается от первоначального замысла правотворца и законодателя. Для точного установления содержания закона и необходимо юридическое познание его первоначального смысла. Герменевтическая проблема заключается в том, чтобы сгладить разрыв между законом и случаем. Изменение социальной или политической ситуации не должно детерминировать действующее право к устареванию: заложенная иррациональная эластичность правовой идеи дает поле действия.

Существуют и «резонирующие» метафоры, индуцирующие большое число импликаций, побуждающие все новые интерпретации, в которых выявляются скрытые импликации. Тогда неизбежно происходит определенная потеря смысла.

Таким образом, статья раскрывает: в истории права метафора прошла путь от мифологических и традиционных представлений до современной юридической фикции и «симулякра».

В начале 2021 г. вступили в силу новые нормы, полностью пересматривающие содержание гл. 49.1 ТК РФ, касающейся труда дистанционных работников. Интерес к этой форме трудовых отношений начиная с 2020 г. приобрел ажиотажный характер в связи с необходимостью адаптации к эпидемии COVID-19. Изначальный текст изменений был подготовлен для Государственной Думы кафедрой трудового права и права социального обеспечения Университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА), но был достаточно серьезно переработан в ходе обсуждения социальными партнерами.

В статье осуществляется оценка того, насколько новые нормы о дистанционном труде решают ключевые проблемы, выявленные экспертами в связи с этой формой труда. Сформулированы выводы о том, что в целом новые нормы в большей степени отражают интересы работодателей, а не работников. Для удобства работодателей приняты нормы об одностороннем временном переводе работников в дистанционный режим при чрезвычайных обстоятельствах, об отзы́ве работников из дистанционного в стационарный режим и некоторые другие.

К сожалению, в законе не была решена актуальная проблема закрепления права работников не быть на постоянной связи с работодателем («право быть неподключенным»). Важнейшее приобретение для работников в новых нормах — исключение из ТК РФ дискриминационного по отношению к дистанционным работникам права работодателей закреплять дополнительные основания для увольнения в трудовом договоре.

Ряд существенных проблем правовой регламентации дистанционного труда так и остался без своего решения. Речь идет о транснациональном и трансрегиональном дистанционном труде, когда дистанционные работники и их работодатели находятся в разных государствах либо в разных субъектах РФ.

Использование понятия «тесная связь» в коллизионном праве и международном гражданском процессе обусловливает постановку вопроса, насколько возможным является его единообразное толкование как в качестве основания установления судебной юрисдикции по разрешению трансграничных частноправовых споров, так и в качестве основания выбора применимого права.

При исследовании тесной связи в рамках коллизионного регулирования автором статьи наряду с понятием «тесная связь» оцениваются понятия «связь только с одной страной» и «наиболее тесная связь». В статье также рассмотрено понятие Proper law (свойственное (надлежащее) право), которое, как правило, в российской доктрине отождествляется с категорией тесной связи.

Анализ тесной связи в качестве основания установления судебной юрисдикции позволил прийти к выводу о необходимости дифференцированного подхода к определению содержания тесной связи в рамках коллизионного права и международного гражданского процесса. Такое предположение обусловлено тем, что при установлении судебной юрисдикции по рассмотрению трансграничных частноправовых споров на основании тесной связи решается специальная задача преодоления конфликта юрисдикции при соблюдении принципа равенства между судебными процессами различных государств, а также принципа международного судебного сотрудничества. Кроме того, в рамках международного гражданского процесса понятие «иностранный элемент», обусловливающее проявление тесной связи спорного правоотношения с государством суда, может быть наделено дополнительным содержанием помимо того, которое придается иностранному элементу в рамках коллизионного права, а именно: истребование доказательств за рубежом; исполнение судебного поручения за рубежом и др.

В статье рассматриваются проблемы нормативного давления со стороны ЕС и США на осуществление экологической и энергетической политики России. Показано, что национальное экологическое законодательство, национальное экологическое нормирование России всё в большей мере зависит от экологических нормативов и стандартов ЕС и США. Зарубежное экологическое нормотворчество как элемент экспансии проявляется не только на примере углеродного налога, но и во многих других случаях. Директивы ЕС построены по принципу сохранения качества окружающей среды и отдельных компонентов, но в то же время это акты, позволяющие странам — членам Евросоюза пользоваться определенного вида преимуществами перед иными странами, не входящими в зону экологического контроля ЕС.

Авторами делается вывод, что постепенно в зарубежной практике экологическое нормирование становится не только и не столько инструментом охраны среды, сколько удобным механизмом решения экономических проблем.

Авторы делают вывод, что противостоять очевидной экспансии экологического нормотворчества можно, только имея свою, проверенную и очевидную «экологическую» альтернативу. Лидерство в сфере природопользования, экологической безопасности придаст экономической политике Российской Федерации смысл и поддержку всего мира в том случае, если национальные экологические нормативы будут иметь свое, отличное от других (ЕС и США) содержание.

Статья посвящена рассмотрению вопросов, связанных со значением правового механизма бюджетного регулирования для управления экономическими и социальными процессами в современном инновационном обществе. Концептуальной основой исследования стали закономерности распределительных финансовых отношений, имеющих объективных характер. Воздействуя при помощи норм права на финансовые отношения, федеративное государство через свой публичный аппарат, с одной стороны, регулирует данные отношения, а с другой стороны, формирует на основе данных отношений финансовоправовые регуляторные механизмы управления обществом в целом. Установлено, что финансы (финансовая система), публичная финансовая деятельность и финансовое право являются взаимосвязанными и взаимообусловленными элементами единой системы, обусловливающей распределение в государстве валового внутреннего продукта. Для публичной финансовой деятельности, направленной на распределение и перераспределение денежных средств внутри бюджетной системы РФ, ключевое значение приобретает регулируемый нормами финансового права механизм бюджетного регулирования. В ходе исследования выделены различные особенности распределительных финансовых отношений в федеративном государстве, рассмотрены различные подходы к характеристике публичной финансовой деятельности, изучены различные аспекты понятия «бюджетное регулирование», проанализировано значение данного механизма для поддержания устойчивости федеративного государства. Определено, что группировки норм финансового права, регулирующие отдельные виды однородных межбюджетных общественных отношений, связанных с распределением и перераспределением денежных средств внутри бюджетной системы РФ, формируют отдельные правовые формы (методы) бюджетного регулирования, подразделяемые на первичные и вторичные формы (методы). Сделан вывод о том, что в инновационном обществе бюджетное регулирование имеет ключевое значение в процессе публичной финансовой деятельности, де-факто выполняя роль универсального инструмента управления, обеспечивающего социально-экономическое равновесие в обществе.

Сегодня в условиях всеобщей цифровизации и информатизации общества интернет-среда становится криминогенной коммуникационной средой, благоприятной для совершения «речевых преступлений», т.е. речевых действий, образующих объективную сторону corpus delicti. Статья посвящена криминологическому анализу факторов, детерминирующих негативное воздействие информационных угроз на пользователей цифровой коммуникационной среды (прежде всего интернет-среды). На основе мониторинга социальной коммуникации в интернет-среде и анализа закономерностей функционирования языка в условиях интернет-коммуникации авторами обобщены основные свойства интернет-коммуникации и факторы, обеспечивающие возможность злоупотребления правами (свободой слова и правом свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию) в целях деструктивного воздействия на мировоззренческую безопасность интернет-пользователей (прежде всего детей и молодежи). К таким факторам относится симуляция, виральность, гиперреальность, феномен социального растормаживания и др. Особое внимание в статье уделено концепту деструктивности информационного воздействия, рассматриваемому на основе анализа феноменов человеческой деструктивности, агрессии и киберагрессии, девиантности и делинквентности. В качестве информационных угроз мировоззренческой безопасности интернет-коммуникации предлагается рассматривать контент-риски и коммуникационные риски как формы репрезентации деструктивного речевого поведения в цифровой среде. В статье приводится авторская классификация данных информационных рисков на основе обобщения судебной и судебно-экспертной практики (в том числе по делам, решениями по которым материалы включались в Федеральный список экстремистских материалов), практики Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзора), а также междисциплинарного анализа научных публикаций. В контексте обеспечения мировоззренческой безопасности анализируется понятие «мортилатрия» и предлагается ввести термин «эридофобия». Авторами статьи анализируется влияние на аксиосферу интернет-пользователя делинквентных субкультур, размывающих идентичность человека с целью навязывания новой — псевдоправильной — идентичности.

Вопрос о правовой природе и об обязательности разъяснений Верховного Суда РФ остается дискуссионным в литературе. Суды при рассмотрении уголовных дел не всегда следуют постановлениям Пленума Верховного Суда. Представляется, что разъяснения Верховного Суда, не будучи источником уголовного права, имеют тем не менее обязательную силу для судов и должностных лиц, применяющих нормы уголовного права. Это общее правило, из которого есть исключения. Первое: есть ошибочные разъяснения Верховного Суда, не основанные на сложившейся судебной практике и не поддержанные ею. Второе: есть устаревшие разъяснения Верховного Суда, не отвечающие современным правовым реалиям. Третье: есть разъяснения Верховного Суда, которые применительно к конкретной ситуации требуют расширительного или ограничительного толкования. В означенных трех ситуациях буква разъяснения Верховного Суда правоприменителя не связывает. Обязательность разъяснений Верховного Суда предопределяется ценностью права как такового. Вопросы права требуют единообразного разрешения. Альтернативой единообразному толкованию закона является произвольное администрирование. Произвольное администрирование не входит в компетенцию судьи. Прецедентное право в России отсутствует. Труды правоведов в современной России также не могут удовлетворить потребность в единообразном толковании закона. Значение разъяснений Верховного Суда определяет высокие требования к их качеству. Разъяснения Верховного Суда не должны прямо противоречить закону. Разъяснения Верховного Суда не должны меняться при отсутствии в этом острой необходимости. Правило nullum crimen, nulla poena sine lege, будучи достижением правовой культуры, связывает Верховный Суд. Разъясняя практику применения закона, Верховный Суд формирует и сохраняет судебную доктрину, обеспечивая тем самым правовую определенность.

В работе рассматриваются правовые позиции, выработанные судами по делам о хищении чужого имущества. Автор критически относится к понятию «судебная доктрина», полагая, что суды в принципе не могут создавать доктрину (учение, науку), однако отмечает значительную роль правовых позиций судов в формировании и развитии доктрины (учения) о хищении. Целью работы является поиск ответа на вопрос о том, остаются ли актуальными правовые позиции судов по вопросам применения в практике легальной дефиниции хищения (примечание 1 к ст. 158 УК РФ), а также учение об этом преступлении и о его признаках. Изучив различные точки зрения, содержащиеся в научной литературе, а также позиции судов, в том числе выраженные в отдельных постановлениях высшей судебной инстанции страны, автор делает вывод о том, что ни легальная дефиниция хищения, ни учение о нем не потеряли свою актуальность. Речь нужно вести не о «ревизии» правовых и научных конструкций или «распаде системы», а о кризисе практики и доктрины из-за неопределенности, связанной с появлением новых имущественных благ и предметов (виртуальные активы, цифровые права и т. п.) и форм посягательств на собственность, не охватываемых ни одним из признаков хищения. По этой причине в отсутствие ответов на возникшие вызовы в судебно-следственной практике принимаются спорные решения, а в научной литературе предлагаются противоречивые рекомендации. Возникший кризис, по мнению автора, можно решать путем внесения в гл. 21 УК РФ законодательных поправок, направленных на формирование норм о новых имущественных преступлениях против собственности, не содержащих признаков хищения чужого имущества.

Значение меры процессуального принуждения в виде наложения ареста на имущество возрастает на фоне высокого размера ущерба, причиненного преступлениями, — около 550 млрд руб. ежегодно. Данная мера процессуального принуждения обладает высоким обеспечительным потенциалом в целях не только удовлетворения требований по гражданским искам, но и взыскания штрафа, иных претензий имущественного характера, предусмотренных ч. 1 ст. 115 УПК РФ. Следователи (дознаватели) ежегодно около 40 тыс. раз инициируют наложение ареста на имущество. В 90 % случаев — успешно. Применение указанной меры сопровождается ограничением права собственности как физического, так и юридического лица, в том числе не признанного гражданским ответчиком по уголовному делу, в первом случае — и обвиняемым (подозреваемым).

Наложение ареста на имущество в уголовно-процессуальной практике сопровождается необходимостью преодоления следователем рядом сложностей, которые обусловлены, во-первых, межотраслевым характером регулирования данного правового института; во-вторых, наличием пробелов в регулировании отношений, возникающих в связи с наложением указанного ареста; в-третьих, рассогласованностью целей доказывания по установлению характера и размера причиненного преступлением вреда и осуществления обеспечительной деятельности по уголовному делу. Указанное порождает многочисленные нарушения законности и обоснованности при наложении ареста на имущество со стороны не только следователя, но и суда, несмотря на выражение по этому вопросу ряда позиций ЕСПЧ, несмотря на разъяснения Конституционного Суда и Верховного Суда РФ.

Автор резюмирует, что без освобождения следователя как субъекта доказывания по уголовному делу от выполнения несвойственной ему функции — обеспечения возмещения имущественных взысканий по уголовному делу — достичь в полной мере законности и обоснованности наложения ареста на имущество представляется невозможным.

В статье на основе анализа истории юридической науки и правоприменительной практики рассматриваются предпосылки концептуализации феномена неопределенности в праве. Автором предлагается историко-рациональная реконструкция перехода от обыденно-практического опыта понимания неопределенности к понятию, позволяющему формулировать принципы законотворчества и правоприменения, запрещающие неопределенность в законе и решениях суда. Эксплицируется отличие концептуализации феномена неопределенности в отечественной юридической литературе от аналогичной литературы англоязычного мира, где для его обозначения используются три разных понятия: indeterminacy, vagueness и uncertainty. Подвергаются анализу трудности, возникающие при реализации стремления интегрировать систему российского права в правовое пространство Евросоюза, где принцип правовой определенности является одним из главных инструментов интеграции. Подробно разбираются оценки перспектив и значение принципа правовой определенности в практике реализации идеи верховенства права, рассматриваются возникающие при этом парадоксы.

Примеры из практики Европейского Суда по правам человека, когда те или иные решения критикуются из-за несоблюдения законотворцами принципа правовой определенности, подтверждают существенное значение мировоззренческих и ценностных оснований в системах современного права. Исследуется значение философских и теоретико-концептуальных оснований включения общенаучного понятия неопределенности в частнонаучную методологию правовых исследований. Определяются различия интерпретации феномена неопределенности в лингвистике, физике, экономике, философии, логике и других науках. Делается вывод о необходимости привлечения средств и методов междисциплинарного исследования для дальнейшей разработки теории правовой неопределенности.

В статье исследованы малоизвестные страницы правового регулирования международной интеграции в Европе: проект создания в середине XX в. Европейского сообщества здравоохранения (ЕСЗ) и его соотношение с реализуемым в настоящее время проектом создания Европейского союза здравоохранения.

Во введении рассматриваются причины малоэффективной реакции современного Европейского Союза (ЕС) на глобальную пандемию коронавируса, обусловленной главным образом отсутствием европейских институтов, в отличие от экономики и ряда других сфер общественной жизни, наднациональных полномочий в сфере здравоохранения.

В первом разделе проанализированы основные положения проекта ЕСЗ, представленного правительством Франции в 1952 г. и ставшего в конце того же года предметом обсуждения международной «подготовительной конференции» с участием 16 стран Европы. Особое внимание уделяется юридическому закреплению в проекте учредительного договора ЕСЗ «санитарной деятельности» (профилактика и противодействие различным видам заболеваний); «культурным положениям», посвященным сбору информации, развитию научных исследований и образования в сфере здравоохранения; положениям о создании общей лечебно-профилактической и научно-исследовательской инфраструктуры ЕСЗ; политико-правовой природе ЕСЗ как наднациональной организации с ограничением в ее пользу суверенных прав государств-участников.

Во втором разделе характеризуются и оцениваются внутриполитические, внешнеполитические, а также экономические факторы, не позволившие создать ЕСЗ.

В заключительном разделе исследовано влияние ЕСЗ на правотворческую и правоприменительную деятельность современного ЕС, проводится сопоставление юридической модели ЕСЗ с моделью Европейского союза здравоохранения, создаваемого с конца 2020 г. Здесь же сформулированы предложения по использованию опыта европейской интеграции в сфере здравоохранения для развития интеграционных процессов в аналогичной сфере между Россией и другими республиками бывшего СССР, включая создание общих лечебных и научно-исследовательских центров под эгидой Союзного государства России и Беларуси и (или) Евразийского экономического союза, оснащенных мегасайенс-установками (синхротроны и т.д.), другой передовой инфраструктурой научно-теоретического и научно-прикладного характера.

Статья посвящена малоисследованной проблеме, а именно оценке источника в истории политических и правовых учений в контексте конкуренции различных подходов. Под источниками в настоящей статье подразумеваются различные формы теоретического знания: взгляды, учения, теории, концепции, идеи, школы, направления и течения. Иными словами, рассматриваются те виды источников, в которых мыслители различных эпох и направлений пытаются отобразить сущность государственно-правовых явлений. И прежде всего государства и права, других, тесно связанных с ними институтов, таких как власть, собственность, демократия, законность и пр. Одна из основных идей статьи заключается в обосновании того, что история учений есть прежде всего эволюция борьбы между ними. Причем противостояние идей наблюдается фактически с самого зарождения политической и правовой мысли. Высвечивается проблема объективной оценки учений, поскольку существует множество факторов, которые препятствуют этому. В этой связи рассматриваются временны́е (хронологические), методологические, мировоззренческие, политические, собственно научные, идеологические и другие обстоятельства, включая индивидуальные предпочтения. За основу оценки берется основная форма теоретического политико-правового знания — учение и его структура. Именно структурные элементы политического учения подвергаются оценке исследователями идей, которые сами не всегда свободны в своей экспертной деятельности. Этот аспект также получил отражение в статье.

Автор резюмирует: поскольку история идей есть история борьбы, то конкуренция в их оценке неизбежна. Можно придерживаться различных философских взглядов, однако невозможно пренебрегать научной состоятельностью того учения, которое подлежит оценке. Вместе с тем данная проблема касается не учения, подвергающегося оценке, а личности оценивающего учения, сформированные порой величайшими мыслителями.