Статья посвящена 250-летней годовщине со дня рождения выдающегося государственного деятеля России — М. М. Сперанского. Авторы поставили задачу в кратком эссе совместить анализ государственных, правовых и стилистических аспектов деятельности реформатора. Особенностью методологии исследования является сочетание изучения сущности и результатов программы государственных реформ М. М. Сперанского с идейной борьбой вокруг либеральной и консервативной альтернатив развития России; попытка идеологической идентификации российской государственности и правопорядка XIX в. Делается вывод о значительной роли Сперанского в формировании основ российского конституционализма, в разработке концептуальных представлений о конституционном порядке деятельности высших органов государственной власти. В статье рассмотрены ключевые подходы М. М. Сперанского к систематизации русского права. Делается вывод, что в начале XIX в. на основе исторического опыта русских инкорпораций XVI–XVII вв. была выявлена базовая архитектура русского права. Приоритетным способом его развития является сплошная инкорпорация, разворачивающаяся во времени непрерывная имплементация новых норм в основополагающую структурную матрицу. Сперанский показал, что право — единство надсистемного характера, выходящее далеко за пределы отдельных нормативных комплексов. В статье раскрыты задачи нового этапа развития современного российского законодательства в контексте систематизации русского права первой половины XIX в. Делается вывод, что природа отечественной правовой формы состоит не в универсализме отраслевых кодификаций, а в таком правовом конструктивизме, который позволяет создавать и регулировать социальные отношения комплексной природы. Анализ правовых аспектов государственной деятельности Сперанского проведен в тесной связи с характеристикой стиля его аналитической работы. Сделан вывод, что М. М. Сперанский выступил как государственный деятель нового типа, личность которого была соразмерна вызовам и тенденциям развития русской государственности в Новое время.

В статье рассматривается проблема защиты деловой репутации юридических лиц в России и за рубежом. Обсуждаются различные подходы к определению и защите деловой репутации, а также возможность компенсации морального вреда юридическим лицам. Приводятся примеры из законодательства и судебной практики разных стран, включая Россию, Армению, Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Бразилию и Китай. Законодательство государств — членов ЕАЭС и БРИКС различается в подходах к защите деловой репутации юридических лиц. В некоторых странах, например в Армении, Беларуси и Казахстане, юридическим лицам не предоставляется право на компенсацию морального вреда, но они могут требовать опровержения порочащих сведений и возмещения убытков. В Кыргызстане и Бразилии юридические лица могут требовать компенсации морального вреда. В Китае защита репутации юридических лиц осуществляется наравне с физическими лицами, при этом учитываются общественные интересы.    

Эффективные уголовно-правовые меры противодействия организованной преступности должны быть основаны на адекватном понимании этого явления и должны соответствовать принципам, подходам и традициям национальной правовой системы. Диспозиция введенной в Особенную часть УК РФ    статьи 210.1 «Занятие высшего положения в преступной иерархии» чрезмерно лаконична и не соответствует фундаментальному принципу правовой определенности уголовно-правовых норм. Несмотря на декларируемые успехи в ее применении, практика судебного рассмотрения уголовных дел о преступлениях этой категории неоднозначна. Кроме того, осуждение вора в законе и водворение его в места    лишения свободы не лишает его ни криминального звания, ни реальной власти в преступном мире. Низкая эффективность уголовно-правовых мер объясняется тем, что воровской мир и возглавляющая его преступная иерархия во главе с ворами в законе не являются ни преступным сообществом (преступной организацией), ни организованной группой, ни какой-либо другой из перечисленных в ст. 35 УК РФ формой соучастия. Предлагается, устранив терминологическую избыточность, назвать ее преступным сообществом, в отличие от форм соучастия, предусмотренных частью 4 ст. 35 и статьей 210 УК РФ, которые    правильнее именовать преступными организациями. В статье сформулировано определение преступного сообщества в новом его понимании, предложен комплекс подлежащих криминализации деяний для эффективного противодействия этому явлению.   

В статье исследуются вопросы эффективности, жизнеспособности современного российского института отказа прокурора от обвинения. Обосновывается вывод о том, что он сформирован в большей степени в духе англосаксонской правовой логики, при этом не реализована ни нормативная, ни доктринальная корреляция с основными началами отечественного уголовного судопроизводства. Рассматриваемый правовой институт являет собой яркий пример концептуальных, аксиологических правовых противоречий в российском уголовном процессе, которые затрудняют внятное определение его современной модели и вектора его дальнейшего развития. В методологических целях современный российский институт отказа прокурора от обвинения анализировался применительно к суду с участием присяжных заседателей. Это позволило более полно выявить соответствующие недостатки и обозначить направления совершенствования. В итоге были обоснованы следующие выводы: целесообразно было бы лишить отказ прокурора от обвинения обязательной силы для российского суда. При этом состязательное начало судебного разбирательства здесь никак не ограничивается, так как возможность донести до суда свою позицию должна появляться у прокурора по итогам судебного следствия. В целом предложенный подход выступит надежной гарантией прав потерпевшего, в том числе и на доступ к правосудию, послужит обеспечению конституционного права россиян участвовать в отправлении правосудия, укреплению самостоятельности, независимости и полноты судебной власти. В результате на примере исследуемого института можно говорить о необходимости возврата к аутентичности российского уголовного судопроизводства в духе континентальных правовых традиций.

Общественная опасность является фундаментальной категорией уголовного права, определяющей его сущность и социальное предназначение. Вместе с тем в науке до сих пор не выработан единый взгляд на природу общественной опасности, ее место и роль в структуре уголовно-правового знания и правоприменения. Нерешенными остаются, в частности, вопросы о правовых границах общественной опасности, о соотношении принципа законности с социальными основаниями уголовной ответственности, о соотношении понятия вреда с общественной опасностью, о возможности ее объективного познания, о влиянии на оценку общественной опасности деяний социальных ценностей и личности, об определении качества преступления. В статье анализируется феноменология социального восприятия общественной опасности в аспекте оценок правоприменителем реального вреда. С этой целью используется диалектика в категориях действительности и возможности. Вред рассматривается как категория действительности, а общественная опасность как категория возможности. При этом автором вред и общественная опасность понимаются не в универсальном, а в правовом значении. Сущность вреда состоит в посягательстве на социальные ценности и ответной реакции на него со стороны общества и государства — моральном упреке деяния, возводящем его в степень социальной угрозы (опасности). Общественная опасность преступления конструируется законодателем, поэтому данное свойство (общественная опасность) связано с действительностью вреда и является важным и необходимым уголовно-правовым конструктом, наполненным реальным социальным смыслом. Современной проблемой, актуализированной парадигмой безопасности, является определение моральных критериев действительности общественно опасного вреда.

Наибольшее внимание отсутствию согласия на половое сношение как обязательному признаку изнасилования уделяется в уголовном праве США. Этот вопрос тесно связан с основными изменениями в законодательстве штатов США, которые произошли в результате отхода от традиционного понимания изнасилования как преступления. Существует три подхода к трактовке термина «согласие» в доктрине и законодательстве — это такие модели согласия, как «нет значит нет», «да значит да» и модель обсуждения. Каждая модель накладывает особенности на процесс установления вины субъекта и его возможной ошибки в согласии. Трудности возникают при нахождении субъекта и потерпевшей в состоянии опьянения. На основании опыта США сформулированы рекомендации, полезные для российского законодателя и правоприменителя. Закреплять в уголовном законе какую-либо модель согласия на половое сношение, а также отказываться от признаков применения насилия, угрозы его применения или использования беспомощного состояния потерпевшей не следует. Требуется разграничить домогательство и преодоление воли потерпевшей, дать оценку молчанию потерпевшей, ее словам и поступкам, выяснив, не было ли искажено ее волеизъявление. Женщина имеет право отозвать свое согласие после начала полового сношения, в таком случае при наличии иных признаков состава преступления продолжение полового сношения против воли потерпевшей квалифицируется как изнасилование.

В статье исследуется режим конфиденциальности геномной информации. По мнению автора, «геномная информация» является специальным понятием в сфере персональных данных и требует повышенных нормативных гарантий правовой охраны и защиты. Помимо этого, рассматривается вопрос об основаниях раскрытия и использования данного типа информации. По мнению исследователя, это возможно только при наличии публичного интереса в проведении научных изысканий, способствующих реализации государством функции здравоохранения. Нормативной основой для этого может служить право на доступ к научным знаниям, закрепленное во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. Автор отмечает, что данное право до сих пор не установлено на уровне национальных законодательств, что существенно затрудняет его понимание и определение ограничений при его реализации. В статье также подчеркивается уникальность геномной информации, для которой характерны черты идентифицируемости и условной опасности. Названные признаки конкретизируются с точки зрения цели и объема использования генетических данных, их информационного содержания, а также степени их влияния на права соответствующего лица. В заключение автор предлагает оптимальный вариант соотношения права на доступ к научным знаниям и конфиденциальности геномной информации, посредством которого могут быть обеспечены как эффективные правовая охрана и защита, так и стабильный ход научной эволюции и прогресса.

Философско-правовой мысли известен ряд теоретических концепций, посвященных грандиозному и органичному этико-юридическому синтезу — высшему единству этики и юриспруденции или рассуждению о том, что́ существенно для права, дополненному рассуждением о том, каким праву следовало бы быть. Совместная задача упомянутых дисциплин сводится к поиску и теоретическому описанию лучшего из доступных человеческому разуму критериев оценки человеческих поступков. Этот принцип практической разумности, несмотря на неполноту и относительность (ибо всё производное от человека несет на себе печать своего создателя), послужил бы опорным камнем для человечества в определении и понимании высшего критерия должного поведения, который только существует в мире, — Божественных законов и их предписаний, этого высшего звена в какой-либо нормативной иерархии. Именно Божественный Разум, а не разум смертных существ, является истинным источником любых обязанностей, из содержания которого возможно, прибегнув к подходящей этической интерпретации, дедуцировать (не напрямую, но из того образа, который указанное содержание приобрело благодаря умственной деятельности человека) все прочие формы долженствования в той или иной нормативной системе. Ярким примером подобной нормативистской концепции оказывается учение Дж. Остина, посвященное, если вынести за скобки позитивистскую или командную теорию автора, основным принципам взаимоотношений между правом (включая мораль) и законами Бога, в конечном итоге — сфере человеческих нравственных сил и свободы.

Становление и развитие товарищеского правосудия в советский период российской государственности связаны с реализацией всеобщей народной концепции суда, обусловленной не столько профессиональным правосудием, сколько массовым участием в суде непрофессиональных судей из народа. Подсудность дел общественным судам регламентировалась соответствующими положениями и уголовными кодексами, предусматривающими рассмотрение этими судами малозначительных преступлений как в силу прямого указания на то в законе, так и в порядке делегирования судами либо прокуратурой в каждом конкретном случае функции правосудия. Деятельность товарищеских судов подразделяется на три периода. Первый период — с 1919 по 1922 г. — характеризуется дисциплинарной направленностью товарищеских судов, уполномоченных рассматривать все нарушения трудового законодательства. Второй период — с 1928 г. до начала Великой Отечественной войны — отличается разнообразием товарищеских и общественных судов, охвативших различные сферы экономической, социальной и политической организации — от советских предприятий и учреждений до колхозов, основной целью которых было освобождение народных судов от массы мелких проступков и имущественных споров, а также обеспечение роста производительности труда и борьба с дезорганизаторами производства на предприятиях и в учреждениях. Третий период — с конца 1950-х гг. до 1991 г. — направлен на укрепление социалистической демократии путем привлечения широкого круга трудящихся к управлению государственными делами, в том числе посредством товарищеского правосудия, что определяло товарищеские суды как квазисудебные органы общественно-государственной власти, органически вписанные в концепцию социалистического общенародного государства.

Специальные коллегии действовали в 1934–1938 гг. в составе Верховного Суда СССР, верховных судов союзных республик, краевых, областных судов, главных судов автономных республик. Их создание можно рассматривать как эксперимент по передаче на рассмотрение дел о государственных преступлениях от внесудебных судебным органам. Деятельность спецколлегий обеспечивали НКВД, специальные отделы прокуратуры и сектор специальных судов Наркомата юстиции СССР. Их кадровую основу составляли бывшие сотрудники НКВД и выдвиженцы местных органов юстиции. Все это позволяет характеризовать их в качестве органов специальной юстиции. Наиболее заметными делами, рассматриваемыми специальными коллегиями, были дела об антисоветской агитации (ст. 58-10 УК РСФСР), дела по постановлению ЦИК и СНК СССР от 07.08.1932 и дела о бандитизме (ст. 59-3 УК РСФСР). Все они рассматривались в рамках модели кампанейского правосудия. Для нее были характерны расширение и сужение толкования норм материального права. Это позволяло общеуголовные преступления и административные проступки рассматривать в качестве государственных преступлений. Меры наказания были регулируемы. Это приводило к нестабильной судебной практике. Активно использовались методы «упрощенчества», т.е. отступления от норм материального и процессуального права. Очевидно, к середине 1938 г. эксперимент по лишению внесудебных органов судебных функций был признан неудачным и специальные коллегии были ликвидированы.

Статья представляет собой краткий обзор международной конференции «Транспортные обязательства в условиях технологического развития», проведенной 18 июня 2024 г. кафедрой гражданского права Московского государственного юридического университета имени О.Е. Кутафина (МГЮА) и посвященной памяти профессора А. Г. Калпина. В конференции приняли участие более 30 докладчиков — представителей ведущих университетов России, бизнеса и органов государственной власти. Проведение конференции было поддержано Фондом поддержки и развития информационных технологий и цифровизации экономики «Платформа цифровых долин», являющимся генеральным партнером проекта «Техноправо», реализуемого в рамках программы академического равенства «Приоритет-2030». В конференции участвовали четыре из пяти докторов наук, защитивших диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук по тематике транспортного права. В работе представлен обзор основных выступлений и докладов ведущих российских юристов по вопросам транспортного права в Российской Федерации. По итогам конференции было подчеркнуто, что многие проблемы транспортного права, выявленные профессором А. Г. Калпиным, до сих пор не решены. Это обстоятельство, а также стремительное технологическое развитие Российской Федерации обусловливают необходимость продолжения модернизации отечественного законодательства в области транспортного права, в том числе формирования новых правовых режимов в транспортной отрасли Российской Федерации.